Рассказы из кофейной чашки (сборник)
Шрифт:
Поезд стоял тихо, молча. Кругом спали, должно быть. Шаги в коридоре бухали так, словно кто-то специально стучал каблуками. Дверь распахнулась. Черевин приветливо кивнул.
– Вместе поедем? – сказал он.
Давешний старик сел к окну, принялся поглаживать усы, его сын – рядом с ним.
– Кушать не хотите? – осведомился Черевин. – Кушайте, пожалуйста.
Старик серьезно кивнул и отщипнул крошечный кусочек. Он осторожно положил его в рот и мелко пожевал.
– Кушайте, кушайте, – повторил Черевин, улыбаясь.
Сын тоже протянул руку и тоже отщипнул.
Поезд едва заметно качнулся. Что-то
Черевин отвернулся и стал смотреть в черное стекло. Там рождались и гасли огни фонарей и окон, фары машин редкими двуглазиями таращились у мелькнувшего переезда.
Сын старика вышел и скоро вернулся с бельем. Простыни, когда он стал расправлять их по матрасу, распространили запах влаги и мыла.
Проводница сидела у себя в купе, сложив руки на подоле черной мятой юбки. Черевин встал в дверях и завис внутрь, не переступая порога.
– Белье брать будете? – привычно молвила она и, не дожидаясь ответа, стала вытаскивать из белого холщового мешка, распространяющего точно такой же запах сырости, комья отдельных предметов.
– Полотенец нет, – сказала она.
– Переселите меня, – сказал Черевин. – Есть место в другом купе?
– Нет, – сказала она. – А что такое?
– Я с ними ехать не могу, – сказал Черевин. – Переселите, а?
– Рубль за белье, – сказала проводница. Она его не слушала.
– Слышите? – спросил Черевин. – Разбудите кого-нибудь, мы с ним местами поменяемся.
– Не буду я никого будить, – сказала она.
– Ну, я сам разбужу, – сказал Черевин.
– Я тебе разбужу, – пообещала проводница.
– Нет у меня рубля, – ввернул Черевин. – Нет у меня рубля на белье.
– Нет? – удивилась она.
– Нет, – повторил Черевин.
– А на матрасе спать нельзя.
– Ну и черт бы с ним, с матрасом вашим…
Длинный коридор был пуст и холоден.
В купе свет уже не горел, и в темноте он не смог различить, где кто – где старик, где сын его, где кривоносый. Все были одинаково накрыты белыми простынями, как в покойницкой.
Черевин расшнуровал туфли и стащил их с ног. Потом лег на матрас и стал смотреть в потолок. Потолок был черным. Изредка по нему пробегали фиолетовые блики.
Дверь снова визгнула, отъехала. Коридорный свет был желт и пронзителен.
– Где ты тут? – спросила проводница.
Мучительно щурясь, она нашарила взглядом белое лицо Черевина и тогда, неловко размахнувшись, кинула ему на ноги тяжелую стопку сырого белья.
Гнездо
Кара придирчиво выбирала место и, быть может, проваландалась бы еще. Но снег неожиданно быстро размяк и потек, нечистая талая вода запрудила трамвайные пути, асфальт кое-где высох, а над греющейся черной землей заструился переливчатый воздух. Плотные порывы влажного ветра стали тревожить в полете жесткие перья. Радостно беспокоясь, она поняла, что уже пора. И на другой же день твердо решила строить гнездо в удобной развилке трех надежных ветвей большого кособокого дерева, стоящего возле одного из окрестных домов. Некоторые ветви касались стекол.
Место было чрезвычайно удачным.
Она попрыгала по сучьям, проверяя их крепость,
Кара ломала клювом сухие прутья сирени и таскала их к гнезду. Ей не нужно было учиться этому искусству – она с врожденной ловкостью заталкивала ветку между двумя или тремя другими и вслед за тем закрепляла второй ее конец, помогая клюву лапой. Убедившись, что ветка легла как надо, она отправлялась за следующей и долго прыгала по кустам и земле, выискивая подходящую. Дело двигалось медленно. Это ее не расстраивало. Время было.
Кара стремилась сделать гнездо плотнее, как можно плотнее, а значит, и прочнее – ведь ему предстояло устоять перед майскими грозами с их ветрами, налетавшими всегда с такой силой, что деревья соседнего парка превращались в черное, натужно ревущее море сучьев и листвы. Ей повезло, она нашла кусок мягкой алюминиевой проволоки. Ни один из ее предков дела с проволокой никогда не имел, но Кара не растерялась перед ее незнакомыми свойствами. Проворно работая клювом, она несколько раз пропустила ее между веток: проволока надежно скрепила сооружение.
Кара частенько перескакивала на соседнюю ветвь и разглядывала гнездо со стороны. Излишне говорить, что оно ей нравилось. Ей было даже несколько странно, что она сама сумела создать такое. Вплетя в него очередной прут и отскочив затем в сторону, чтобы оценить сделанное, она испытывала истинно художническое удовлетворение. Прутья торчали во все стороны, и на сторонний взгляд сооружение выглядело кучей хвороста, беспорядочно набросанного ветром. Однако Кара смотрела на него иными глазами, и даже гладкие ласточкины гнезда не вызвали бы в ней зависти своим совершенством или досады на собственную неряшливость. Нет, гнездо получалось замечательным, и она не могла и помыслить, что в птичьем царстве встречаются более умелые строители.
Не знала она и того, что из окна второго этажа за ней внимательно наблюдают.
К окну подходила женщина и, маяча за стеклами белым лицом над синим воротником халата, смотрела, как ворона возится в развилке. Прутики цеплялись сучками, не слушались, падали. Птица удивленно смотрела вслед, перебирая лапами, потом слетала вниз и, легко подхватив, начинала сначала. Когда она тащила прутья побольше, вид у нее был точь-в-точь как у человека, вытягивающего из глубокой ямы ведро с песком. Женщина улыбалась, наблюдая ее суету, и прыскала в кулак при особенно живых пассажах. Она напрасно опасалась спугнуть птицу каким-нибудь шумом: форточки были закрыты, а через двойные стекла звук не проходил.