Рассказы из кофейной чашки (сборник)

Волос Андрей

Пахло тем, чем всегда пахнет в парикмахерских: мешаниной одеколонов и немного сыростью. Из-за двери доносилось стрекотание машинки.

Когда подошла его очередь, Ноготков заглянул в зал, а затем попросил пройти следующего, объяснив это тем, что он стрижется всегда у одного и того же мастера.

– Заходите, кто там!.. – послышалось через несколько минут.

Вздрогнув и наклонив голову так, будто хотел до поры остаться неузнанным, он быстро прошагал к свободному креслу и сел.

Увидев Ноготкова, Галя резко выпрямилась, несколько секунд смотрела

на него в упор, потом сорвалась с места и, швырнув по дороге простынку, скрылась в подсобке.

Ноготков поерзал в кресле и сел прямо.

Через минуту вышла другая женщина – полная, в белом, хрустящем, как свежая вафля, халате, наброшенном на плечи поверх красной мохеровой кофты. Она его давно знала. И он ее давно знал – это была заведующая.

– Пересядьте в другое кресло, – сухо сказала она и подчеркнуто вежливо добавила: – Пожалуйста. Пересядьте. Мастер Ноготкова вас стричь не будет.

– Здравствуйте, – тоже подчеркнуто вежливо сказал Ноготков, глядя на ее отражение в зеркале.

– Здравствуйте, – механически ответила она.

– Мне мастер Ноготкова нужна, – хотел сказать Ноготков совершенно ровно, однако в самом конце фразы голос все-таки предательски дрогнул.

Заведующая была почти равнодушна.

– Вы задерживаете, – заметила она. – Не задерживайте. Попрошу вас…

– Дайте, пожалуйста, жалобную книгу, – сказал Ноготков.

Это была самая трудная реплика. Ему всегда приходилось силой выталкивать из себя эти слова. Дальше все шло гладко, но этой фразы он стыдился.

– Вы издеваетесь, – бесстрастно сказала заведующая.

– Я не издеваюсь, – возразил Ноготков, расправляя полы пиджака нервными пальцами. – Я просто хочу вписать жалобу. Я имею право стричься у одного и того же мастера. Вы мне это почему-то запрещаете. На каком основании? Дайте книгу, я впишу жалобу.

– Вы лучше на себя пожалуйтесь! – посоветовала заведующая.

– Вы меня не учите, на кого жаловаться, – сухо сказал Ноготков. – Я сам знаю, на кого жаловаться.

– Почему же не поучить, если вы себя вести не умеете! – победно съязвила вдруг заведующая, выходя из роли. – Вам хоть стыдно-то бывает?

– Что вы себе позволяете? – спросил Ноготков. – Дайте книгу!

В дверном проеме торчали головы клиентов, ожидавших своей очереди. Они не роптали на задержку. Напротив. Ноготков понимал – жизнь бедна развлечениями.

Он повел шеей так, словно она была в щетинном воротнике, и стал смотреть на свое отражение.

– Зачем вы так часто стрижетесь? – спросила заведующая и добавила озабоченно: – Это вредно для волос.

– Ничего, – сказал Ноготков. – Не облысею. Позовите мастера Ноготкову.

– Облысеете, – вздохнула она. – Скорее бы.

Ноготков промолчал.

В подсобке слышались смех и громкие голоса, но что именно говорили, понять было невозможно.

Наконец вышла Ноготкова.

Она появилась в дверях и шагнула к тому креслу, в котором сидел Ноготков. Он жадно и немного испуганно смотрел в ее злое, почти некрасивое сейчас лицо, читая в нем презрение и тоскливую

скуку. Тем не менее движения ее были прекрасны, прекрасен был ее белый и не совсем свежий халат с вышитыми на кармашке инициалами «Г.Н.», и пальцы, резко швырнувшие на подзеркальник задребезжавшие ножницы, тоже были прекрасны.

– Как стричь? – спросила она кого-то в противоположной от него стороне.

– Мне только самую малость подправить, – объяснил Ноготков. – Буквально на миллиметр, если можно. Височки и вот тут… А все остальное можно не трогать.

– Ну зачем, зачем ты приходишь? – резким шепотом спросила она, протягивая руку за машинкой. – Ну зачем?!

– Подстричься, – ответил Ноготков.

Она слабо махнула рукой и включила машинку.

Сжавшись, как перед уколом, он ждал того мига, когда пальцы коснутся волос. Он иногда жалел о том, что волосы растут слишком медленно. Из-за этого он не мог приходить чаще, чем раз в месяц. Двенадцать раз в год. Шестьдесят раз за пять лет. Расческа коснулась головы, потом машинка зажужжала над самым ухом, мелко-мелко теребя и срезая кончики волос. Ноготков вздохнул, расслабился и закрыл глаза, чтобы не видеть в зеркале ее раздраженно-усталого лица и закушенной губы – это мешало быть счастливым.

Машинка монотонными движениями касалась шеи, проезжала немного вверх, отрывалась и снова проезжала двумя сантиметрами правее.

– Твое счастье, что ты не ходишь ко мне бриться, – сказала она.

– Если можно, помедленней, – ответил он, не открывая глаз.

Машинка жужжала, стригла что-то. Что именно – ему было безразлично. Она могла, если бы догадалась, постричь его наголо: он бы этого поначалу не заметил.

Ноготков чувствовал кожей лица ее тепло рядом, а иногда она задевала случайно нос или щеку рукавом халата.

Волосы дергало. То ли ножницы были тупыми, то ли она слишком торопилась.

– Послушай, – сказал он тихо. – Ну разве…

Она метнула ножницы на стол и через мгновение окутала его ядовитым облаком одеколона. Ноготков снова зажмурился. В следующий миг она выдернула простыню, молниеносно встряхнула, осыпав его волосами, и крикнула в сторону:

– Пятнадцать рублей! Следующий!

Ноготков приподнялся, неловко разглядывая себя в зеркале.

– Галя, – сказал он просительно. – Ну послушай же…

– Следующий!.. – враждебно и звонко повторила она, отступая. – Да следующий же!..

К ним уже приближался старичок, хлопотливо прислюнявливал десяток волосков вокруг конической лысины.

Ноготков положил два червонца и повернулся к дверям.

– Сдачу возьмите! – взвизгнула она.

Старичок по-воробьиному усаживался в кресло. Он наклонял голову то вправо, то влево и рассматривал свое отражение с явным неудовольствием.

Ноготков принял сдачу, на миг коснувшись при этом ее руки. Отшатнувшись, она принялась лихорадочно обряжать старичка в свежую простынку. Тот тянул кверху морщинистую шею. Загудела машинка. Ноготков повернулся от дверей и в последний раз увидел ее лицо. Оно было уже немолодым.