Рассказы (из разных сборников)
Шрифт:
— Я разорился, — возражал он, но напрасно.
Таким-то образом уже больше полутора лет ходил он безработным, обивая пороги и стучась во все двери в поисках службы — все без толку. С каждым днем положение ухудшалось: из всех углов дома глядела сперва бедность, а теперь уже нищета. Жена круглые сутки без устали пряла, как машина, и вся семья существовала на ее скудный заработок. Но пять месяцев тому назад она слегла — и с тех пор голод стал частым гостем в доме… Ненко весь день пропадал, возвращаясь лишь поздно вечером — пасмурный, туча тучей. При его появлении дети притихали. Они казались ему маленькими мучителями, тиранами, посланными ему от бога в наказание, с вечно открытыми в ожидании пищи ртами, а он им каким-то страшилищем с хмурой физиономией, от которого в доме становится мрачно, как в тюрьме, чьи голые стены давят и душат, но
Видя, что отец ушел, дети шумно побежали в дом, к матери, каждый с куском хлеба в руке. Босые, оборванные, бледненькие, они жадно кусали хлеб. Окружив мать, устремили свои невинные, удивленные, грустные глаза на ее изнуренное долгой болезнью лицо. Она, полузакрыв глаза, ушла в свои думы. Тягостный разговор с мужем, еще раз показавший ей действительность во всей ее безотрадности и непоправимости, страшно расстроил и утомил ее. Ей хотелось отдохнуть, отрешиться от шума, поднимаемого непоседливыми ребятами. Дела хлопотала по хозяйству — то выйдет из комнаты, то вернется обратно. Но не ужин готовила для отца: отец дома не ел, с тех пор как заболела мать. Несмотря на малолетство, девочка под влиянием нужды рано научилась работать и терпеть, и теперь на ней лежала вся работа по дому и, кроме того, она ухаживала за больной, ходила на базар и покупала лекарства в аптеке, а также мало-помалу таскала к еврею Соломону последние кухонные принадлежности и предметы домашнего обихода… Но отсутствие в доме обстановки и пустота на полках ясно говорили, что тут давно уже нечего носить в заклад и продавать.
Вдруг дети замолчали и вспугнутой стайкой кинулись вон из дома: стукнула калитка, — наверно, опять отец. Это и вправду был Ненко с каким-то узелком в руке… И удивительное дело, у него совсем другое лицо! Озаренное доброй улыбкой, оно давно не было таким ласковым, приветливым.
— Анка, ты спишь? — спросил он больную,
Она открыла глаза и сейчас же заметила выражение его лица. Опершись на локоть, слегка приподнялась над подушкой.
— Я с доброй вестью, — продолжал он,
— Что? Бай Филипп?.. — взволнованно спросила она.
— Я у него был, но перед этим встретил господина Хайкова, и он мне вдруг говорит, что искал меня. Дескать, нашел тебе место, и это уж наверняка. Приходи, говорит, завтра в полицию.
Лицо больной посветлело.
— А какое место, Ненко?
— Жандарма! — ответил он.
Он произнес это без воодушевления. Видимо, работа была ему не по душе: он никогда не собирался быть жандармом.
И у жены радость на лице сменилась удивлением.
— Господину Хайкову удалось выхлопотать для меня это место, — прибавил Ненко. — Что ж, был торговцем, стану жандармом. Надо брать, ничего не поделаешь… Не воровать же идти… Спасибо и на том.
— Мать пресвятая богородица, в добрый час! — пробормотала Ана, взволнованно крестясь.
— Где ребята? Надо их позвать. Поужинаем вместе. Я тут купил кое-чего, — сказал Ненко, развязывая узелок.
— Ну-ка, Делка, кликни этих пострелов.
Ненко уже много месяцев дома ни разу не улыбался и не говорил детям ласковых слов. Теперь, когда ему улыбнулась судьба, в его добром сердце опять проснулись отцовская ласка и любовь к детям. Ребята, с удивленно раскрытыми, полными бесконечной детской радости глазами, окружили отца, который впервые за много месяцев, вместо злых взглядов и оплеух, оделял их нежными улыбками… Добро родит добро. Благодаря какому-то таинственному психическому воздействию мать тоже почувствовала себя лучше. Она приняла участие в ужине и с большим удовольствием выпила чашку славного винца, за которым Ненко послал Делу. Весь дом сиял в этот вечер общей искренней радостью: наконец-то в него заглянула надежда.
Хотя новые обязанности и были не по душе Ненко, не по его характеру, он выполнял их толково и с усердием, понимая, что в этом спасение для него самого и для семьи. Это подстрекало его рвение и заставляло чуть не полюбить свою работу.
Вскоре начальство, заметив его энергию и сообразительность, стало наиболее важные поручения возлагать на него. Даже наружно Ненко как будто ожил, приободрился, изменился: лицо посветлело, помолодело, взгляд стал уверенный, живой. Темно-желтая жандармская форма очень к нему шла, красиво облегая его расправившиеся плечи. Когда он приходил домой, дети в восторге кидались к нему — потрогать красные аксельбанты и подержать в руках тяжелую
На первое жалованье Ненко заштопал кое-какие дыры: в доме появились разные необходимые предметы, и каждый вечер, когда Ненко не дежурил, его ждал ужин на столе; а из следующего он рассчитывал вернуть долг бай Филиппу. Благодаря разумному распределению маленького заработка хозяйство Ненко быстро становилось на ноги. И он все больше увлекался работой, вносившей столько света в его темное и многотрудное существование. Ретивость подогревалась в нем также хорошим отношением к нему пристава, его непосредственного начальника, человека строгого, но справедливого.
На второй месяц дела пошли еще лучше. Прежнее предубеждение Ненко против службы в полиции совсем исчезло. Он понял, что отныне это — его профессия, и решил крепко за нее держаться. Но через две недели на горизонте появилась туча: на место прежнего пристава назначили другого. Он оказался грубым и жестоким самодуром. Не обладая ни способностями своего предшественника, ни его чувством справедливости, он не мог оценить своих подчиненных по достоинству и внушить им симпатию к себе: он сумел внушить им только страх… Но они заметили, что новый пристав сильней прежнего, так как позволяет себе разный произвол, не опасаясь ответственности; видно, имеет поддержку где-то наверху. Ненко утроил энергию и усердие, чтобы не подать ни малейшего повода к недовольству. Он безропотно сносил все придирки и обиды нового начальника. Возмущался, но мирился со всем. Призрак былой нищеты пугал его, заставляя терпеть нынешние невзгоды, Они так ничтожны по сравнению с прежними. И он совсем забывал о них, как только попадал домой, в свою семью, для которой был теперь провидением. Домашняя обстановка вытесняла из сознания холодный, мрачный участок. И Ненково существование текло опять тихо, почти безмятежно.
Третий месяц службы Ненко в полиции, — а он пришелся на август 1886 года — был ознаменован, как известно, политическими смутами {216} , оказавшими огромное влияние и на его судьбу.
Работа полиции приобрела лихорадочный, бурный характер. Все места заключения и участки, в том числе и участок Ненко, — были полны арестованных. Ненко усердствовал в этом деле как только мог. Никого не было расторопней. Человек простой и в гражданском отношении очень мало развитый, он плохо разбирался в сложных событиях, в которых и ему выпала маленькая роль. Он видел в них только удобный повод развить еще более энергичную деятельность и этим добиться расположения начальника. Какие-либо другие нравственные побуждения или политические мотивы были ему чужды. «Политика — для господ, а мы, люди маленькие, должны исполнять, что прикажут, и дорожить куском хлеба, который дает государство», — думал Ненко. Целую неделю он падал, как коршун, на всех, кого ему указывал пристав. В нем проснулся инстинкт легавой: ему доставляла наслаждение эта охота на людей. Один только случай огорчил его: ему пришлось отвести в тюрьму бай Филиппа, который так выручал его в трудные времена. Когда он вечером рассказал об этом жене, она страшно рассердилась, но потом тоже признала, что Ненко ничего другого не оставалось: приказ есть приказ! Вообще же в эти тревожные дни Ненко мало бывал дома: закусит наскоро и быстрее в участок, где его ждала куча дел, так что и ночевать приходилось там.
216
…ознаменован, как известно, политическими смутами… — Имеется в виду низложение группой офицеров-русофилов князя Александра Баттенбергского (9 августа 1886 г.) и последовавший за ним контрпереворот.
Как-то вечером, примерно через час после ужина и ухода Ненко обратно в участок, — только они собрались лечь, — кто-то постучал у калитки. Ана по стуку сразу узнала: это вернулся муж. «Что такое?» — подумала она.
— Дела, пойди отвори отцу.
Ненко прошел по двору молча, не говоря ни слова вышедшей ему навстречу жене. В комнате, при свете лампы, она увидела, что лицо у него выражает растерянность и печаль, и с тревогой спросила, что случилось.
Он положил свою жандармскую фуражку на сундук, вытер обильный пот со лба и глубоко, тяжело вздохнул.