Рассказы (из разных сборников)

Вазов Иван Минчов

Все молчали.

Владиков оглядел товарищей поочередно, чтобы увидеть, не хочет ли кто-нибудь взять слово.

Но все молчали.

— Если кто-нибудь против моего предложения или хочет выдвинуть другое, пускай выскажется!

— Нет, мы не против… это нужно сделать, нужно, — послышалось несколько голосов.

И опять все примолкли.

Владиков машинально взял в руки номер «Свободы» и стал что-то читать про себя.

Он, вероятно, хотел дать время товарищам поговорить о том, кого следует выбрать посланцем к Левскому.

Некоторые стали шушукаться, но никто не желал высказаться громко.

Положение становилось трудным и для участников собрания и для самого председателя. Кто посмел бы сказать одному из своих товарищей: иди ты и умри! Ведь все понимали, что если послать человека к Левскому необходимо, то переходить Дунай — дело чрезвычайно опасное. Мало было надежды избежать пуль турецкой береговой охраны и спастись от виселицы в Русе.

Прошло еще лишь несколько минут, но всем они показались часами.

Наконец Владиков тихонько положил газету на стол, выпрямился и, бледный, негромко произнес:

— Господа, пойду я.

И сел.

В ответ послышался глухой говор.

— Не согласны, — раздалось несколько голосов.

— Нельзя! Владикову нельзя идти, — отозвались другие.

Внезапно все задвигались. Неистово размахивая руками, хэши принялись с жаром говорить что-то друг другу; у всех загорелись глаза, запылали щеки. Наступила одна из тех минут, когда рождаются решения.

Владиков опять взял слово:

— Братья, я предлагаю себя в посланцы. Вы согласны? Считаете ли вы меня достойным этой высокой чести?

— Не в этом дело — все достойны умереть за отечество.

— Жребий! — крикнул кто-то.

И сразу же все повторили это слово:

— Жребий! Жребий! Давайте бросать жребий!

— Согласны!

Волнение нарастало. Всем стало легче от того, что был найден выход.

Брычков, все время молчавший, попросил слова.

Снова настала тишина.

— Господа, — начал Брычков, стиснув руки и опустив глаза, — будь знаменосец в живых, он прослезился бы; все мы готовы умереть за свободу нашей милой родины. Болгария еще может гордиться своими храбрыми сынами. Никто не посрамит славного прозвища «хэш»… никто!

— Правильно, правильно, — прервал его кто-то.

Удивленный внезапным волнением, отражавшимся на лице Брычкова, учитель сделал знак товарищам помолчать.

Брычков продолжал:

— Это правда, что кто возьмется пойти в Русе, тот, так сказать, направится прямо в пасть чудища; можно даже сказать, что он пойдет искать своей смерти. Но когда нам придется идти в бой — а дай бог, чтобы пришлось, — разве мы не пойдем навстречу смерти? Разве в открытом бою с тиранами пули менее опасны, чем на берегу Дуная?

— Это правда — нас повсюду ждет смерть. Ты прав, Брычков, — сказал кто-то.

— Она ждет нас, как мать сына, — добавил другой.

— Как возлюбленная своего возлюбленного, — проговорил Брычков. — По-моему, вопрос тут не в том, кто из нас готов принять мученическую

смерть, а в том, кто наиболее способен удачно выполнить поручение. Например, если человек не бывал в Русе; если там у него нет верных друзей, которые могли бы ему помочь в случае нужды; если он не знает, где находится дом бабушки Тонки, этой героини, этой общей «матери» хэшей; если сама она никогда его не видала — как удастся ему встретиться с Левским и не попасть в лапы к туркам? Зачем приносить бесплодные жертвы? По-моему, в этом случае бросать жребий не нужно. Лучше спросить себя по-братски, кто из нас хорошо знает Русе. Если найдем такого человека, он по праву будет удостоен чести отправиться с посланием… И чтобы облегчить нам работу, господа, я предлагаю в посланцы себя, ибо я знаю…

Снова поднялся шум.

— Нет! Я пойду, — вдруг закричал Македонский и вскочил с места. — Брычков не может, Брычков плохо знает Русе; Брычков был там только проездом, Брычкова заметят, его схватят, повесят!.. А Македонский жил в Русе шесть месяцев. Македонский знает в Русе каждую собаку, он сто раз ел и пил с сыновьями бабушки Тонки; он шесть раз ночевал в доме бабушки Тонки и знает, как туда пройти — и с улицы, и с дороги, и с берега; к тому же Македонский старше Брычкова на двенадцать лет и не даст себя повесить — словом, это он должен идти, а не Брычков.

Македонский умолк. Лицо его раскраснелось. Маленькие серые глаза беспокойно бегали и остро, почти злобно, смотрели на Брычкова, который сейчас казался ему врагом; а на Владикова он время от времени бросал вызывающий взгляд.

И вдруг все громко закричали:

— Македонский, пусть Македонский идет! Брычков должен ему уступить!

Македонский торжествующе оглядел все собрание, посмотрел многозначительно на Владикова, словно желая сказать: «Видишь, как «шляется» Македонский!»

— Уступаю, — сказал Брычков.

Владиков взял слово:

— Братья, собрание возложило на Македонского опасное и славное поручение — пойти к Левскому. Итак, Македонский, ты должен выехать поездом в Гюргево завтра, самое позднее послезавтра… Левский будет ждать в Русе до двадцать четвертого, так что остается только два дня. Теперь же выберем человека, который должен будет собрать хэшей. Предлагаю Хаджию.

— Согласны! — закричали все.

— Надо позаботиться и о деньгах на дорожные расходы для нашего посланца, — сказал учитель.

— Об этом не заботьтесь, — проговорил Македонский. — Я завтра же выужу сотню франков у какого-нибудь богача. Это уж мое дело…

Хэши стали расходиться, предварительно дав друг другу слово все держать в тайне от чорбаджий.

Прошел день, и Македонский, снабженный наставлениями и письмами, сел в поезд на браильском вокзале и уехал в Бухарест.

На дорожные расходы он употребил деньги, вырученные от продажи одежды Владикова.

Он не нашел нужным просить денег у других.

X