Рассказы (из разных сборников)
Шрифт:
— Ба! Выходит, ежели не погубите сироту и не отправите на тот свет его мать, несчастную вдову, то царство ваше сгинет? Оно, видишь ли, на правде держится!
Дед Нистор весь дрожал от негодования.
— Пойми, не могу!
— Завтра же подамся в Стара-Загору! — отрезал старик и, выходя, изо всех сил хлопнул дверью.
Проворно спускаясь по лестнице, он выкрикивал во весь голос, чтобы сын мог слышать:
— Правда! Милость! Да есть ли они у болгар?! Звери и тигры!..
Сын и отец, однако, помирились, и старик согласился пожить в городе В. до весны. Он тут же написал своему родичу в Стара-Загору, чтобы тот не сдавал
Настала весна, природа помолодела. Окрестные холмы покрылись зеленой муравой; ручейки весело зашумели в долах, где радостно блеяли и резвились возле своих маток ягнята. Сады в городе оделись в белый и розовый наряд, запахли липы. Ласточки, веселые подруги весны, носились низко над крышами и радостно щебетали около своих гнезд. Дед Нистор сидел на балконе без шапки, с чубуком в руке и, посматривая на зазеленевший, весь в цвету сад, воздыхал по своим зеленым луговинам… Какая тучная теперь на них трава! Он вдыхал полной грудью свежий утренний воздух, и ему казалось, что до него долетает упоительный аромат свежего сена.
В эту минуту из Николиной комнаты, дверь которой на балкон была распахнута, донесся какой-то гомон. Старик прислушался. По голосам он понял, что сын разговаривает с крестьянами. Лицо его выразило удивление и досаду, видно, он услышал, о чем они толкуют. Вскоре крестьяне ушли, дед Нистор тоже покинул балкон.
— Отец, ты никак опять собираешься меня распекать? — с улыбкой спросил сын, от глаз которого не укрылся сердитый вид старика.
— Ты, Никола, постыдился бы людей! Я все слыхал, — сказал дед Нистор.
— А в чем дело? Скоро выборы…
— Ты зачем поучаешь сельских кметов выбирать в депутаты таких висельников, как Начо Лазов?
— Лазов и все остальные, кого я порекомендовал, — члены либеральной партии, в которой состою и я… Да ты ведь не вмешиваешься в политику и это тебя, верно, мало интересует.
— Лазов, говоришь? Да я третьего дня слыхал, как он на всю улицу поносил твоего министра.
— Лазов прав, и потому я хочу, чтобы он попал в Народное собрание.
Дед Нистор не верил своим ушам.
— Как? Ты идешь против своего господина? Ты неверный раб, про которого говорится в евангелии!
— Министр никакой мне не господин, а я ему не слуга, отец. И он, и я служим нашему государству. Вот и все.
— Ладно, пусть так. А чем он тебе не угодил, что ты ему роешь яму? Кусок хлеба отобрал, или, может, ты больно умный стал? Свинья, наевшись, переворачивает корыто.
Никола вспыхнул.
— Ты, отец, как заладил: хлеб да хлеб… У человека есть убеждения, которые ему дороже всего на свете.
— Мне до этого нету дела… Ты ответь, что я спрашиваю: чем тебе не угодил министр?
— Он враг конституции.
— Какой такой враг?
— Он требует ее ограничения, ну, как тебе сказать… хочет урезать права народа.
— А твое месячное жалованье не хочет урезать?
— Нет, но это не так важно… Главное — это конституция… Но ведь эти вопросы тебя не интересуют, зачем ты допытываешься?
— Ладно, скажем, конституции вашей крышка, что тогда будет? Турки, что ли, воротятся?
— О, нет, это невозможно, но народ лишится права самостоятельно управлять государством. Отнять у народа права избирать депутатов — это значит, заткнуть ему рот, связать по рукам и ногам… Одним словом, новое иго.
— А Лазов его избавит? Знаешь,
— Все мои братья — тоже либералы.
— Собачьи сыны!
Никола поднялся с места белый, как стена.
— Ты, отец, не суйся не в свое дело и не кричи… У каждого человека есть убеждения, которые он отстаивает; у тебя, как я вижу, они тоже есть, только проржавевшие.
Дед Нистор посмотрел на него с негодованием:
— Отец, значит, твой проржавевший, а Лазов — из чистого золота? Нет, довольно я терпел. Завтра уезжаю в Стара-Загору.
Тут вошел рассыльный, подал окружному начальнику пакет и вышел. Никола нетерпеливо разорвал конверт, на котором под обычной надписью «Н-скому окружному правителю» была приписка «г-ну Николе Н. Брабойкову», побледнел и швырнул бумагу на стол.
— Вот, полюбуйся, какие безобразия вытворяет твой любезный министр!
— В чем дело?
— Освобождает меня от должности!
Дед Нистор от удивления разинул рот.
— Освобождает меня от должности, — повторил сын, взяв опять бумагу в руки, — «по неблагонадежности и за партизанские действия». Видно, какой-нибудь интриган на меня донес… Да! Партизанские действия. Что ж, теперь у меня руки развязаны, и я буду действовать архипартизански! Ты увидишь, как я умею сводить счеты с таким ничтожеством! Да я весь округ подниму на ноги! Я их сотру с лица земли, как червяков! Им не нужны независимые, мыслящие люди, которые соблюдают благородные принципы и не поклоняются праздным идолам, подобно их высочествам — министрам… И им покажу! Моим ответом будет митинг, который я созову завтра, он свалится им на голову, как гром с ясного неба!
Дед Нистор вышел, не проронив больше ни слова.
— Все им не так, окаянным! — бормотал он, спускаясь по лестнице. — Слава богу, скоро вырвусь отсюда, уеду к своим нивам и луговинам… Ячмень-то уж, небось, вымахал выше колена, жатва не за горами…
И он уносился мыслями на благодатную равнину под Стара-Загору, где зеленеют нивы и шелковистые луга, где растут гигантские ореховые деревья, шумят листвой развесистые яворы и миндальные деревья, а в палисадниках красуются олеандры.
В самом деле, наутро — день был праздничный — весь город пришел в движение. Народ, заранее взбудораженный газетами и агитаторами, бурлил. Недовольство правительством росло. Толпа всегда заодно с теми, кто против власти. У всех правительств есть большой порок, который состоит в том, что они такие, какие есть. Толпе приятно рукоплескать свержению кумира, топтать ногами его обломки… В этом она видит свою силу. Вот почему у нас нынче все ударились в демагогию… Увольнение окружного правителя — энергичного, делового чиновника и притом заядлого либерала всколыхнуло оппозицию, подлило масла в начинающийся пожар. Никола Брабойков с приятелями немедля приступил к выполнению своей угрозы. Он назначил на праздничный день митинг. На дверях кофеен и каменных оградах красовались листки с написанными от руки извещениями. Народ жадно читал воззвания против правительства и с нетерпением дожидался митинга, который должен был состояться в верхнеслободской школе после службы в церкви Пресвятой Богородицы. С утра под окнами школы собралась большая толпа. Митинг в этом довольно глухом городе был событием знаменательным.