Рассказы израильских писателей
Шрифт:
Иногда в жилах у парней начинала бунтовать кровь. Их обуревало желание освободиться от власти старика, бросить его и удрать куда глаза глядят. Но с годами это становилось сделать все труднее, а сейчас, как ни странно, было почти невыполнимо. Если бы они ушли, им казалось, что они затеряются в хаосе жизни. Да и все деньги, даже те, что понадобились бы на дорожные расходы, находились у старика.
Изредка, в минуты особых удач, здесь, в подвале, оживали добрые человеческие чувства. С лица старика сходило выражение сухости, он начинал острить, а его отличная память воскрешала еще более счастливые
Он вынимал из-под матраца кошелек, отсчитывал несколько бумажек и говорил: «Возьмите и действуйте… Завтра же чтобы были новые костюмы».
В такие вечера эти трое казались небольшой дружной семьей, на которую судьба взвалила общую ответственность и которой посчастливилось хитростью и силой вырваться из рук смерти и заявиться в эту страну.
Только здесь, в подвале старик пристрастился к спиртному, своим же парням не разрешал даже притрагиваться к бутылке. «Когда я пью, дети мои, вы можете быть совершенно спокойны: немного хмельного обостряет мое зрение, я могу вами руководить без колебаний. Если вы будете меня слушаться, вас никогда не поймают. Никогда! Вас же бутылочка только погубит».
Но редки были у них счастливые минуты душевной близости. Правда, эти минуты всегда приносили волнующее чувство солидарности и дружбы, которое питало последующие унылые, серые дни и служило противовесом неделям и месяцам внутренней вражды. И все же постепенно, капля за каплей, ненависть накапливалась, и никто не пытался ее умерить или ослабить.
Днем парни обычно спали, а ночью уходили. Все свои силы они копили для этих опасных ночных вылазок. Попадись они хоть раз, полиция наверняка раскопала бы все до конца. И виновными оказались бы только они, старик ушел бы чистый как стеклышко. Ведь даже венской полиции не удалось его поймать с поличным.
Праздники здесь были излишними. Особенно такие, которым предшествовала суббота, тем самым удлиняя их еще на один день. «Товар надо обязательно сбыть до праздника…» — говаривал старик. Ведь он уже отпраздновал все свои праздники на старой родине. Здесь же они приобрели для него совсем другое значение. Когда приближалась пора праздников (особенно осенних), темп жизни здесь ускорялся, спрос на мясные консервы, например, резко возрастал, а это требовало более интенсивной связи с портом.
В дни напряженной работы и больших барышей старик разрешал своим парням открыть несколько консервных банок, говоря при этом: «Кушайте, дети мои, кушайте». Но в тайниках сердца он младшего все равно побаивался. Старшего, этого толстяка, легко было ублажить, сунув ему в руки электрическую бритву или несколько банок консервов. С младшим было сложнее. Этот не довольствовался подачками.
Зимние ночи тянулись бесконечно. Лежа на тощей постели, Янкель чувствовал порывы ветра. Правда, можно было укрыться с головой, согреться и предаться размышлениям…
А старик все стоял на своем: «Эта развалина нам вполне подходит…» И трудно было понять, издевается он или говорит серьезно. Во всяком случае, он давал ясно понять, что его это не трогало. Твердый, временами насмешливый, он стоял как бы выше всех обыденных забот, волнующих простых людей. Он умел вселять уверенность и хладнокровие, уподобляясь стороннему наблюдателю, который сам не принимает участия в игре.
И вот наступили дни, обострившие чувства до крайности. Пришла неизбежная развязка.
Дело было так. Парни ушли на ночной промысел. В пути их застиг дождь. Те, кто должен был доставить товар, где-то задержались. Младший предложил зайти в кафе, чтобы переждать дождь, ливший как из ведра. Старший намекнул, что это явно противоречит указаниям старика, который велел терпеливо ждать, даже в непогоду. Младший возразил, что он не намерен мокнуть, как бездомный пес. И они вошли в кафе.
Это был первый шаг, который повлек за собой целую цепь непоправимых нарушений и промахов.
В кафе они встретили Берту, с которой познакомились в том транспорте беженцев, что направлялся сразу после освобождения в Вену. Она работала официанткой. Начались воспоминания и с ними полное забвение своих обязанностей. Кафе было пусто, будто специально в честь этой встречи. Задушевная беседа шла за маленькими чашками ароматного кофе. «Вы должны оставить старика», — говорила Берта, и голос ее звучал дружески и обольстительно. Густой румянец на щеках ей очень шел. Она излучала радость. «Скоро мы его оставим», — сказал младший и намекнул, что они уже сейчас немного раскрепостились от его власти.
Поздно вечером, пьяные от неожиданной встречи, они вышли на улицу. Дождя не было. Багровый ночной мрак простирался вокруг. Человек, доставивший товар, был взбешен и встретил их градом проклятий. Младший не остался в долгу и ответил тем же. Во время перепалки два рюкзака с товаром стояли на земле, разделяя спорщиков, готовых вступить в драку. В спор вмешался старший, он сказал, что здесь нельзя поднимать шума. Эти слова, произнесенные для примирения, только подлили масла в огонь.
Ночная перепалка привлекла внимание. Не зря старик предупреждал, что и у стен есть уши. Послышался шум приближающейся полицейской машины. Началось стремительное бегство в сторону предместья.
Парни были ловки и быстры, хотя и бежали с большими рюкзаками, и даже старший не отставал, несмотря на то, что прихрамывал. Но и преследователи знали свое дело, они гнали их в глухие тупики, в мышеловки, откуда нет выхода. И ничего не оставалось, как бросить драгоценный товар и улизнуть сквозь щели. Первым сделал это младший, и лишь затем, в узком проходе, где и рюкзака нельзя было протащить, его примеру последовал старший. Теперь они были вне опасности.
«Что сказать старику?» — мелькнула мысль, как только они перевели дыхание. Появиться без рюкзаков — значило оказаться снова в полной власти старика.
Так стала созревать мысль, о которой ничего не было сказано вслух, но которая постепенно превращалась в твердое решение. Если старик подымет шум, то они будут вести себя должным образом. «Должным образом», — сказал старший, будучи уверен, что в этих словах есть лишь один смысл. Он больше ничего не добавил. В нем сильнее обычного пульсировала кровь. Может быть, это объяснялось переполохом, погоней и утомительным бегом.
Они вошли в подвал, и на их лицах было написано молча принятое страшное решение.