Рассказы Матвея Вьюгина

Кислов Константин Андреевич

— Аскер ничего не знает. Мама моя, жена моя, дети — всех Мухтарбек хватал. Всю кочевку нашу хватал. У себя той сторона держит, домой не пущает…

— Так зачем же ты путаешься с этим негодяем?!

— Не знаем, — пробормотал он и снова опустил голову.

Я глядел на него то с ненавистью, то с жалостью: как можно говорить так о себе и своих поступках: «не знаем»? Порой мне казалось, что это хитрость. Он, может быть, вовсе и не Алекпер, а кто-то другой — шпион всегда под чужим именем скрывается. А он между тем, зажав в коленях сцепленные замком руки, заплакал. Неужели можно так притворяться?

— Как хочешь, Алекпер, не верю я тебе, и слезами ты меня не разжалобишь. Слезы-то ведь не всегда от

души бывают, иные от хитрости по щекам катятся, — сказал я, когда он успокоился и прислонился головой к печке, словно хотел подслушать, как гудит и беснуется в ней огонь. — Вот ты говоришь, что Мухтарбек обидел тебя, ну тогда расскажи, зачем он послал тебя, обиженного, к нам. Ну, говори, за какой надобностью он командировал тебя на нашу сторону? — уставился я на него строгим взглядом. — Зачем ты сюда пришел?

— Сказать не можем, — ответил он, как отрезал.

— Почему же это не можем?

— Не можем.

— Я вот так понимаю, Алекпер, — настаивал я, — тайности всякие и уловки только у настоящего врага бывают. Ему без них и дня не прожить — попадется, а простому человеку, да еще такому, как ты, ежели поверить твоим словам, они не нужны.

— Клятва давал.

— Клятву давал? Кому? Советской власти или ее заклятому врагу Мухтарбеку?

— Нет, аскер, аллаху клятва давал.

— Как же ты ему давал? Во сне, что ли?

— Нет… — Он поглядел на свои руки, хлопнул ладонями по коленям и вздохнул. — Одна рука святой коран клал, другой рука наган держал. Потом немножко молитва читал. Клятва давал хорошо язык держать: человеку сказать нельзя, зверю — нельзя — никому нельзя! Лучше самый тяжелый смерть принимать. За это аллах забирает меня к себе и все будет хорошо…

Когда он говорил об этом, глаза его живо блестели. Он будто бы почувствовал в себе твердую уверенность в том, что теперь уже никто не будет тревожить его, не будет больше спрашивать, зачем он сюда пришел. Он так осмелел, что даже спросил, почему я не верю в аллаха и не читаю корана, и, будто желая пристыдить меня, сказал, покачивая головой:

— Ай, яй-яй, плохой дело… Мухтарбек тоже яман, плохой человек. Очень плохой…

Потом он долго рассказывал, как пас барашков, как хорошо жить в степи. Горячо греет солнце. Обдувают ветры. Ласкают травы. Рассказывал и почему-то часто поглядывал на часы, которые висели на стенке.

«Вот черт, — подумал я. — Заговаривает мне зубы, а сам чего-то ждет…»

— Э-э, плохой человек Мухтарбек, — опять повторил он, прижимаясь к печке. — Зачем такой человек земля ходит, хлеб кушает, вода пьет? Зачем?

Я не ответил. Взял со стола книгу и стал читать. Надо было дождаться своего помощника, который сейчас убирал конюшню. Придет — отведу нарушителя в арестное помещение… И вдруг произошла интереснейшая вещь.

Алекпер поставил к печной дверце корявое дубовое полено, которое я никак не мог затолкать в печку, повернулся к нему, уткнул в небритый подбородок сложенные вместе ладони, как на молитве, и заговорил:

— Ты не человек, ты не зверь, ты не птица. Душа у тебя нет, сердце тоже нет, глаза — нет, уши — нет, голова тоже нет — совсем ничего нет. Ты совсем не умеешь святой коран читать. Кто такой аллах — не знаешь! Мухтарбек тоже не знаешь. А кто такой Алекпер, ты знаешь? Нет… не знаешь. Алекпер маленький человек, сила у него совсем мало, ума тоже мало.. Мухтарбек вчера посылал Алекпера на советский сторона. Задание давал граница смотреть, немножко сведения собирать и сказать, где можно граница переходить, где нельзя. Алекпер все в точности делал. Все узнавал. Потом знак давал, где ходить можно: елгун [6] немножко собирал в куча, вершинка белый тряпица завязывал. Там, где большой бугор есть. Потом скоро-скоро селение

ходить велел. Бабашкенд — такой есть селение. Там живет один очень плохой человек. Мулла Рухани его зовут. Совсем плохой. Мухтарбек большой-большой привет ему передал. Потом Алекпер слова Мухтарбека ему говорил…

6

Елгун — тамариск (азербайджан.).

Он замолчал, продолжая с еще большей строгостью и вниманием поглядывать на часы. Меня он словно не замечал.

— Ну, какие же это слова говорил ты мулле Рухани? — не выдержал я.

Он косо метнул короткий взгляд в мою сторону и снова заговорил:

— Ты — полено, душа у тебя совсем нет, ничего не понимаешь. Что такое «я»? Я — совсем нет. Алекпер — другой человек. Это чужой человек. Понимай хорошо, пожалуйста. Когда будет четыре часа, вечер немножко будет, Мухтарбек свою банда поведет. Увидит, вершинки елгуна завязаны — пойдет. Мулла сильно ждать его будет. У мулла несколько человек есть — плохой человек, вор всякий, анаша курит, терьяк кушает — он вместе с Мухтарбеком пойдет… Совсем ничего не понимаешь, полено, ничего не видишь. Мухтарбек хочет немножко колхоз грабить, барашка таскать — банда своя кормить надо. Понимаешь, глупый полено?..

Я уже больше не мог сидеть и спокойно слушать разговор с поленом. Оставалось около двух часов до вторжения банды. Мухтарбек разыгрывал с заставой тактическую задачу: отвлекал наши силы от места, где он задумал прорыв.

Теперь я был уверен, что Алекпер никуда не сбежит. Я выпустил его во двор и приказал повару накормить и обогреть где-нибудь возле кухни до возвращения начальника заставы. А сам, не медля ни минуты, поднял заставу в ружье.

…Мухтарбека и его банду, всего до полусотни сабель, пропустили к нам в тыл, под пулеметы, замаскированные на холмах. Больше половины бандитов полегло в этой схватке. Самого Мухтарбека взяли в плен. Потом его судили вместе с муллой Рухани. Алекпер был свидетелем, его не стали судить. Хорошо придумал Алекпер: и аллаха обошел, и коран не посрамил, и клятвы не нарушил — полено ведь все равно ничего не запомнило. Оно бестолковое, безглазое полено…

Сын трудового народа

Накануне Нового года на нашу заставу пришло пополнение: семь молодых пограничников из учебного полка, только что принявших присягу. Узнать новобранцев нетрудно, даже цвет кожи у них отменный, не такой, как у коренных бойцов заставы — ее еще не опалил зной, не продубила стужа, не обдул ветер. Да и шинели новенькие, необношенные.

Особенно выделялся невысокого роста паренек — Сергей Никифоров. Лицо — маленькое, курносое, рот — нескладный, большегубый, глаза серые, а бровей не видно — рыжие и редкие. На боевом расчете, когда была названа его фамилия, он так покраснел, прямо весь залился краской и молчал целую минуту, словно проглотил и язык и память. Признаться, я лично не обрадовался, когда узнал, что Никифоров с нами в наряд назначен.

После боевого расчета вышли мы покурить, я придержал Никифорова за рукав и похлопал по плечу.

— Как, пограничник, дела-то идут? — спросил я.

— А какие дела? У меня нет еще никаких дел, — ответил Никифоров и поглядел на меня с каким-то чистым, искренним удивлением.

— Не боишься на границу-то?.. — продолжал я. — Храбрый, наверно?

— А кто его знает, — застенчиво ответил Никифоров, — это надо на деле проверить. Сказать-то все можно, а делом подтвердить — другая статья.