Рассказы о Дзержинском
Шрифт:
Весь день он бегал по Варшаве, передавал поручения из тюрьмы на волю, говорил с адвокатами, доставал деньги, лекарства, книги, а в четыре часа пополудни на извозчике подъехал к тюрьме, привез передачи - и продукты, и книги, и деньги, и письма, и новости.
Здесь все было, как вчера, даже мороженщик торговал своим товаром, и орали ребятишки, только солдат у будки был другой - солидный, с бородкой.
До позднего вечера Дзержинский разговаривал через решетку в комнате свиданий с друзьями, передавал в конторе передачи, записывал, какие кому нужны книги и
Уходя, он встретил жандарма по фамилии Бирюлев. Этот Бирюлев, уже старый и почтенного вида человек, с двумя медалями на груди, увидев Дзержинского, даже выпучил глаза от удивления.
– Позвольте, - воскликнул он, - не вы ли господин Дзержинский.
– Я, - последовал ответ. Глаза у Дзержинского посмеивались.
– Но позвольте, - взволнованно заговорил жандарм, - два дня назад вы изволили быть арестантом, и я водил вас на свидания, а сегодня уже вы изволите быть посетителем у арестантов. Как же вы приметы-то не боитесь, господин Дзержинский? Ведь примета есть: не оглядывайся на тюрьму, опять в нее попадешь, а вы не только что оглянулись, а даже и зашли... Ужели хочется назад вернуться к нам?
– Представьте себе, Бирюлев, - хочется, - сказал Дзержинский, - но только с одним условием. И знаете с каким? Чтобы, уж если я вернусь, вы были таким же вежливым и любезным, как сейчас, чтобы вы в тюрьме, как сейчас, говорили бы: извольте пройти, извольте не петь песни, извольте кушать свою баландочку... А то ведь вы в тюрьме норовите все в ухо да в зубы, а мы это не изволим любить...
Бирюлев стоял перед Дзержинским красный от бессильной злобы. Что он мог поделать сейчас, когда вокруг уже стояли любопытные из посетителей?..
– Так-то, Бирюлев, - сказал Дзержинский, - не узнать мне нынче вас. А в тюрьме вы другой, совсем другой... Ну, прощайте!
– До свиданьица, - ответил Бирюлев, - бог даст, свидимся. Примета, она верная, не обманет.
В это лето Дзержинскому так и не удалось выкупаться в реке, а в апреле 1908 года его опять арестовали. С Бирюлевым Дзержинский не встретился. Старик умер месяцем раньше.
В САМОМ ОГНЕ БОРЬБЫ
Часть вторая
Кольцо врагов сжимает нас все сильнее и сильнее, приближаясь к сердцу... Каждый день заставляет нас прибегать ко все более решительным мерам. Сейчас предстал перед нами величайший наш враг - настоящий голод... Я выдвинут на пост передовой линии огня, и моя воля - бороться и смотреть открытыми глазами на всю опасность грозного положения и самому быть беспощадным...
Ф.Дзержинский. Письма
ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ПЕТРОГРАДА В МОСКВУ
Секретарь молча вошел в кабинет к Дзержинскому и положил на стол телеграмму.
"В Петрограде убит Урицкий".
Дзержинский прочитал, потер лоб ладонью. Потом взглянул на секретаря. Секретарь хорошо знал это мгновенное выражение глаз Железного Феликса: детское, непонимающее. Это выражение появлялось в глазах Дзержинского тогда, когда совершалась
Зазвонил телефон.
Дзержинский взял трубку.
– Да, Владимир Ильич. Хорошо, Владимир Ильич.
Повесил трубку и сказал секретарю:
– Еду в Петроград.
В Петрограде в Смольном ему дали вторую телеграмму.
Он долго читал ее, не веря своим глазам, ему казалось, что он сошел с ума, что это дикий, страшный сон.
В Москве тремя выстрелами тяжко - может быть смертельно - ранен Ленин.
Ленин при смерти.
В Ленина стреляли.
Вчера он слышал голос Ленина, а позавчера Ленин, весело посмеиваясь глазами, говорил с ним вот так, совсем близко...
Еще и еще раз он перечитал телеграмму. Потом спросил:
– Когда идет поезд в Москву?
И, не дослушав ответа, пошел на вокзал. Ему говорили о специальном вагоне, он не слушал. За его спиной была солдатская котомка, фуражку он низко надвинул на глаза. Он шел в расстегнутой шинели, в больших, со сбитыми каблуками болотных сапогах. И никто не видел, какое выражение было в его глазах - там, под низко надвинутым козырьком фуражки: может быть, опять детское выражение непонимания.
В Ленина? Стрелять в Ленина?
Так он пришел на вокзал. Это был вокзал тех лет - грязный, закоптелый, проплеванный.
Медленно, вместе с толпой, он вышел на перрон, добрался до какого-то стоявшего на дальних путях состава. И стал спрашивать, когда этот состав доберется до Москвы. Выяснилось, что к утру.
Состав был смешанный - и пассажирские вагоны, и товарные, и даже угольная платформа. Все было занято. На крышах лежали вплотную, тело к телу. В тамбурах, на тормозных площадках, на буферах стояли люди.
Люди облепили даже паровоз. Это был "скорый" поезд. Раз и другой Дзержинский прошел вдоль поезда, - нигде не было места. Потом сказал бородатому красноармейцу:
– Подвинься, товарищ.
Бородатый уступил Дзержинскому часть ступеньки. Потом они вместе перешли на буфер.
О чем думал Дзержинский в эту звездную, холодную августовскую ночь? Может быть, вспоминал о том, как много лет назад ехал на извозчике с Лениным и с Надеждой Константиновной, как беспокоился Ленин, что Дзержинскому неудобно сидеть на облучке, и какие у Ленина были веселые и милые глаза, когда он говорил:
– Да вы держитесь. Разве можно так? Или давайте все слезем и пойдем пешком. А?
Может быть, он вспомнил тюрьмы, в которых провел одиннадцать лет. Александровский пересыльный централ? Орловскую каторжную тюрьму? Тюрьму в Ковно? Ссылку в Сибирь?
Или думал о том, что он, Дзержинский, - председатель ЧК, что его долг - охранять жизнь вождей и что самый великий вождь мира, быть может, умирает сейчас, в эти минуты?
Или он думал о честном слове врага?
О том, как отпущенный под честное слово генерал Краснов бежал на Дон и долго заливал землю кровью людей. А ведь дал честное слово никогда не поднимать оружия против власти Советов...