Рассказы о Дзержинском
Шрифт:
Никогда, ни позже, ни раньше, не приходилось Дзержинскому сидеть в таких дачных условиях, как в Новоминске. И погода стояла на редкость хорошая, и молодежь была какая-то бешено веселая, точно и не в тюрьме, и старики какие-то легкомысленные. Никто не думал о том, что рано или поздно придется перейти в настоящую тюрьму, целыми днями гуляли по саду, пели вечерами песни, рассказывали смешные истории. В первый же день Дзержинский собрал общее собрание в саду у кривой груши и на собрании предложил собрать все деньги вместе, чтобы все могли одинаково питаться. Деньги сгрузили в студенческую фуражку и выбрали сначала казначея, потом
На этом же собрании Дзержинский сказал, что, пока суд да дело, он думает открыть специальные тюремные курсы для той молодежи, которая еще не нюхала пороху и которой неизвестно еще, что предстоит в жизни. Пусть молодежь учится тюремным наукам.
И он, улыбаясь своей милой, немного грустной улыбкой, рассказал, о какой науке идет речь. Курсы открылись в этот же день после обеда.
Первая лекция была Дзержинского. Сидя на пеньке у кривой груши и покуривая махорочную самокрутку, он методично и подробно рассказывал "необстрелянной" молодежи обо всех жандармских штучках и уловках, о том, как они угощают папироской, а потом вдруг с криком и руганью стучат по столу кулаком, как грозят казнью или пожизненной каторгой, а потом обнимают и чуть не целуют, как прикидываются друзьями, желающими арестованному только добра; рассказывал о карцере, об одиночках, о том, как в тюрьме надо следить за своим здоровьем и сохранять спокойствие и присутствие духа.
– Вот мы сейчас с вами сидим тут, в тени, в саду, - говорит Дзержинский, - я очень понимаю, что вам и не думается о настоящей тюрьме, да и мне, поверьте, вовсе не так уж приятно портить вам настроение, но что поделаешь. Потянут в Варшаву, а там найдется и настоящая тюрьма, и настоящие тюремщики, не то что эти солдаты-драгуны... Вон как этот стоит и слушает наши разговоры - поглядите!
Все обернулись и увидели молодого драгуна, еще безусого.
– Идите сюда, товарищ, - окликнул его Дзержинский, - не стесняйтесь.
Драгун подошел ближе.
– Ничего, - произнес он, - я себе тут прохаживаюсь. Коли начальство нагрянет, я вам покричу. Ничего, мы тоже понимаем...
После вступительной лекции Дзержинского другой арестованный, уже поседевший в тюрьмах человек, приступил к первому занятию по тюремной гимнастике. Вначале он сказал несколько слов о том, что такое тюремная гимнастика, а потом стал показывать разные приемы, изобретенные в тюрьмах. Варшавский токарь Владек играл на гребенке вальс, и все арестованные, подшучивая над собственным неумением, проделывали гимнастические упражнения одно за другим. Было весело, и казалось, что все это шутки, что никогда не будет настоящей тюрьмы с решетками, карцеров, в которых бегают жирные крысы, жестоких и тупых надзирателей...
И только несколько человек из всех здесь присутствовавших знали, что это обязательно будет, и выбрали себе этот путь. И, глядя на буйно веселую молодежь, "старики", поседевшие в тюрьмах, думали о том, что, может быть, эти уроки хоть немного облегчат молодежи будущие этапы, одиночки, каторгу.
Третий урок был опять уроком Дзержинского. На этом занятии он учил новичков великому тюремному искусству - искусству перестукивания, потом учил писать огромные письма на листках бумаги величиной со спичечную коробку, учил тюремным шифрам, всему тому, чем сам он, несмотря на свою молодость, владел в совершенстве.
– Если мы не научимся
Вечером, когда в городском саду играл духовой оркестр драгунского полка и над Новоминском всходила луна, Дзержинский сидел в старом дровяном сарае, который солдаты превратили в караульное помещение, и при свете керосинового фонаря вел разговоры с драгунами. Тут же в сарае сидел давешний знакомый Дзержинского Перебийнос, зашивал гимнастерку и слушал, изредка вставляя свои замечания.
Прочие драгуны сами помалкивали, но слушали внимательно. Сидели кружком в дверях сарая, чтобы сразу было видно, если придет кто чужой. Но чужих никого не было, а свой вахмистр спозаранку завалился на чердак спать, отдав строжайшее приказание будить только "в случае чрезвычайного происшествия".
Из заглохшего садика тянуло вечернею прохладой. Там порой кричали лягушки, иногда набегал легкий ветер, и огонь в фонаре вытягивался и коптил, а лица людей темнели...
Говорили о земле, о батрачестве, помещиках. Один драгун был с Дона, другой из-под Умани, третий Казанской губернии, четвертый из Сибири. Были отовсюду и поедут потом повсюду и развезут по родным глухим местам эти простые и ясные мысли. И длинная ночь под арестом не пропала даром.
Вечером следующего дня, когда наступили сумерки и молодежь пела в хате грустную украинскую песню, Дзержинский опять пришел к драгунам, и опять начался разговор, как вчера, только разве посмелее. Говорили опять до ночи, но уже не в караульном помещении, а во дворе, под тенью кирпичной стены соседней усадьбы.
– Вот вы нас стережете с винтовками вашими и шашками, - говорил Дзержинский, - ходите вокруг тюрьмы да поглядываете и думаете небось, что мы в самом деле враги ваши?
Он говорил, и голос его звучал печально в неподвижном вечернем воздухе, а глаза смотрели мягко и спокойно.
– Разве мы враги, - спрашивал он, - разве в том, чтобы стегать нас нагайками, вы давали присягу? Разве мы бандиты или убийцы? Мы хотим народного счастья, хотим, чтобы вас не били ваши офицеры, хотим, чтобы дети ваши учились в школах, а жены и матери не надрывались на непосильной работе. Пойдите и расскажите вашим товарищам, кто мы и что, на какое дело мы тратим свои жизни, свою молодость, свое здоровье и силы...
Говорил до поздней ночи, а утром Дзержинского вызвал во двор незнакомый драгун с бледным, обсыпанным веснушками лицом и сказал ему, заикаясь от волнения:
– Так что новые заступили, ваше благородие. Перебийнос больше пока не придет. Велел поклон передать.
– Что же случилось?
– спросил Дзержинский.
– Слышно так, - объяснил солдат, - что будто народ неподходяще толковал в казарме. И будто поручик наш, их благородие Гендриков, сумлевался, кого послать в караул, и тех не послал, а наших наладил. Но только до нас, ваше благородие, заходить вам нехорошо. Есть у нас один собака, очень вредный, Махоткин ему фамилия...
Занятия тюремными науками шли своим чередом, и, кроме того, очень часто можно было видеть, как где-нибудь в укромном углу Дзержинский утешает молодого, не бывшего под пулями человека и не распекает, а именно утешает, старается развеселить, рассмешить, рассказывает что-нибудь, а глаза его улыбаются. Иногда он спорил горячо и страстно, иногда терпеливо и кропотливо объяснял.