Рассказы о Дзержинском
Шрифт:
Уже ночью, проводив Лебедева и комиссию, Дзержинский еще раз вышел в приемную и, осторожно ступая, чтобы не разбудить уснувшего секретаря, подошел к небольшому полотну, которое особенно ему понравилось. Двое детей спокойно и даже строго смотрели с картины прямо в глаза Дзержинскому. Это были нищие дети, в рубищах, с котомочками, в деревянных башмаках. Они не протягивали руки, не плакали, они молчали и только смотрели серьезно и строго и, казалось, ждали. Но не подаяния, не милостыни, а чего-то, принадлежащего им по праву.
"Детства, вот чего они требуют!
–
– Детства и счастья. Что же, будет и настоящее детство на земле, будет и счастье! Добьемся!"
Зазвонил телефон. Дзержинский снял трубку, и тотчас же глаза его сузились и потемнели.
– Где?
– спросил он.
– На Воздвиженке взяли? Привезите ко мне, я сам буду с ним разговаривать... Да, да, Мюллера.
Управившись с делами, Вася узнал, что его вызывает секретарь Феликса Эдмундовича. В приемной, около секретарского стола, спиной к двери сидел широкоплечий человек с седыми кудрявыми волосами, знакомым жестом - снизу вверх - ерошил бороду и говорил сердито:
– Имена чекистов, спасших для народа, для республики, для всех нас эти сокровища, надобно золотом, понимаете, золотом на мраморе высечь, чтобы люди знали, помнили, как это все было...
– Не выйдет это!
– усмехаясь отвечал секретарь.
– Товарищ Ленин учит наш народ скромности, да и зачем этот мрамор, товарищ Лебедев?
– Виктор Антонович?
– охнув от радости, сказал Вася.
Лебедев легко, с живостью обернулся, вскинул бороду, спросил:
– Это кто ж такой? Не узнаю...
Вася шагнул ближе, отодвинул назад кобуру маузера, засмеялся, и Лебедев наконец узнал его.
– Василий?
– тихо спросил он.
– Я, Василий.
Старик встал, положил руку ему на плечо, жадно вгляделся в Васины усталые, очень усталые глаза.
– Не спишь, что ли?
– спрашивал он, когда они тряслись в машине по булыжной мостовой.
– Почему глаза такие измученные? Да ты что на меня смотришь? Ты говори, рассказывай. Мама как? Вот погоди, я нынче же приду к вам чай пить. Пишешь? Или совсем не пишешь?
Вася молча улыбнулся.
– Совсем не пишешь?
– Собираюсь, Виктор Антонович.
– Расскажи поподробнее, как у "свободных художников" гостил. Феликс Эдмундович обещал, что ты все расскажешь...
В картинной галерее уже ждали два человека из Наркомпроса специалисты по устройству выставок. Реставратор, маленький старичок с небесно-голубыми глазами, доделывая свою работу, пел тоненьким, мирным голоском. За открытым окном, под крышей, стонали и ворковали голуби. Лебедев высвистывал "Рассвет" из "Хованщины", похаживал, посматривал и ни в чем не соглашался со специалистами из Наркомпроса. Потом пришли два красногвардейца с винтовками и подсумками, закрыли окно, пропустили через шпингалет таинственную проволочку, попробовали на язык - есть ли ток.
– Это что же такое?
– удивился Лебедев.
– Проволока медная!
– хмуро ответил красногвардеец.
– Сигнализация. Дернет какой похититель окно, - где надо, сразу звонок звонит. Теперь не украдут, теперь спета ихняя песня...
Лебедев подивился, - откуда солдаты всё знают? Они объяснили: их прислал сюда сам Дзержинский. Завтра с утра учение будут проводить с охраной, тут старушки есть и старички, надо им кое-что растолковать насчет дисциплины. А одна тут даже затвор винтовочный открыть не может, - гильза стреляная в стволе засела. С такой винтовкой и дежурит, вояка. Уже начало смеркаться, когда по паркету раздались гулкие шаги: по залам медленно шел человек в черной тужурке.
– Кто там ходит?
– крикнул Вася.
– У меня разрешение есть!
– ответил человек, и Вася узнал Быкова, Петю Быкова, старого друга.
– Петруха!
– крикнул Свешников и бросился к Быкову.
Они обнялись, похлопали друг друга по плечам, по спинам.
– Ну как?
– А ты как?
– Таможней командую. Ловлю помаленьку.
– А мы тут живем. Действуем...
– Да слышал, много разного слышал. И слышал, и в газетах читал...
Свешников познакомил Лебедева с Быковым. Профессор внимательно вгляделся в Быкова, спросил:
– Это вы первый, кто не дал их украсть?
– И кивнул на картины.
Петя смутился.
– Вроде бы я... А теперь приехал по делам сюда, набрался смелости и позвонил самому Феликсу Эдмундовичу. А он в ответ, - идите, говорит, и смотрите, как там сейчас ваши картины развешивают. Так и сказал - "ваши". Я и пришел... Какие же тут мои, а, Василий?
– Да теперь, пожалуй, и не определишь, какие именно твои!
– ответил Вася.
– С того дня много еще полотен обнаружено. Вот развешиваем по стенам.
Втроем, Лебедев, Быков и Вася, пошли по залам - смотреть спасенные картины.
ЯБЛОКИ
Под вечер Дзержинский вышел из кабинета и сказал секретарю:
– Я похожу, поговорю с товарищами, а вы слушайте телефон.
На лестнице он обогнал двоих: первой шла женщина с измученным, усталым лицом, бледная, в ковровом платке и в старом порыжевшем пальто, за ней поднимался молодой чекист. "Задержанная, наверно", - подумал Дзержинский и еще раз оглянулся.
Поднявшись этажом выше и не постучав, он отворил дверь в кабинет одного из следователей. Следователь не удивился: Дзержинский часто бывал на допросах, сидел молча минут десять - пятнадцать, иногда задавал несколько вопросов, помогал следователю, советовал ему, как допрашивать, и уходил.
У этого следователя все было благополучно.
Он занимался делом монахов Николо-Угрешского монастыря, которые недавно устроили попытку контрреволюционного выступления против местных органов Советской власти. В Николо-Угрешском монастыре сотнями дневали и ночевали белогвардейцы, бежавшие из Москвы. В монастырских покоях митрополита нашли целую пачку контрреволюционных воззваний. Сейчас следователь, к которому зашел Дзержинский, допрашивал длинноволосого священника из монастыря. Дзержинский слушал и просматривал воззвания. Потом спросил: