Рассказы о Дзержинском
Шрифт:
К началу доклада Дзержинский опоздал - было срочное дело в ЧК, и, когда вошел в зал заседаний, инженер Сазонов уже отвечал на вопросы.
"Постарел Сазонов с тех пор, - садясь рядом с машинистом Верейко, подумал Дзержинский.
– Голова совсем седая, голос не такой сильный, как раньше".
– Интересный был доклад?
– спросил Дзержинский у Верейко.
– Ничего, толковый!
– ответил старый машинист.
– Большой специалист, его народ уважает, хотя, конечно, кое-что ему еще не
В это мгновение Сазонов встретился взглядом с Дзержинским, осекся на полуслове и несколько секунд молчал, точно позабыв, для чего он здесь, на трибуне. Потом спохватился, полистал блокнот и сказал:
– Вот эта цифра: двадцать три процента.
В зале задвигались. Двадцать три процента! Цифра означала неблагополучие, серьезнейшее неблагополучие.
– Какие двадцать три процента?
– с места спросил Дзержинский.
– Откуда вы взяли эти двадцать три процента? Вы проверили цифру?
Сделалось очень тихо. Дзержинский стоял у открытого окна, опершись руками на спинку стула, - высокий, в белой рубашке. Ветерок чуть шевелил его мягкие, легкие волосы. Глаза смотрели строго, лоб прорезала крутая складка.
– Вы проверили цифру?
– Я запросил, и мне дали эту цифру.
– Кто вам дал ее?
– Инженер Макашеев.
В зале засмеялись.
Председательствующий позвонил и сказал резко:
– Инженер Макашеев более интересовался мешочничеством, нежели своими прямыми обязанностями, и мы его, как вам хорошо известно, товарищ Сазонов, выгнали из наркомата...
Сазонов молчал.
– Продолжайте!
– сказал председательствующий.
– Инженер Макашеев честный человек!
– твердо произнес Сазонов.
– Я его хорошо знаю и могу за него поручиться. История с мешочничеством - печальное недоразумение, которое, конечно, разъяснится.
Дзержинский усмехнулся, и Сазонов заметил эту усмешку. В глазах инженера мелькнуло упрямое выражение. "Помнит!
– подумал Дзержинский. Помнит и не верит! Ну, что же, поверит. Непременно поверит!"
– Подсчет неисправных тележек произведен неправильно!
– сказал Дзержинский.
– И дело тут не в ошибке, ошибка поправима, а дело в старых, бюрократических методах, которыми мы, к сожалению, еще пользуемся. Как все произошло с этими процентами? Инженер Макашеев потребовал справку от своего секретаря, секретарь передал требование дальше - в соответствующий отдел, отдел - в подотдел, подотдел - в подподотдел, и пошла писать губерния до той последней инстанции, которой надлежало эту справку изготовить. Затем бумажка стала совершать свой путь к Макашееву, а оттуда к Сазонову, и кончилось дело тем, что два и три десятых процента увеличились до двадцати трех процентов. Вот вам и не виноват инженер Макашеев.
Участники совещания зашумели, машинист Верейко сердито засмеялся,
– Инженер Макашеев свои мешочные доходы небось поточнее считает. Там не ошибается.
– Два и три десятых, товарищ Сазонов, - повторил Дзержинский, - это несколько меняет картину, - не так ли? Так вот, не лучше ли было бы вам, лично, без вашего "честного" Макашеева, без промежуточных отделов и подотделов, без всего того бюрократизма, который остался нам в наследство от департаментов и присутствий, затребовать эту справку лично и проверить ее лично, не полагаясь на Макашеева.
– Я не могу не доверять людям, товарищ нарком, - напряженно сказал Сазонов.
– Доверяйте, но не таким, как Макашеев. Надо знать, кому доверяешь!
Кровь отлила от лица Сазонова. Он опять долго молчал, потом с трудом собрался с мыслями и медленно стал отвечать на вопрос по поводу рационализации. Было видно, как дрожали у него руки, когда он перелистывал свой большой, старый, потертый блокнот. Машинист Верейко нагнулся к Дзержинскому и шепотом сказал:
– Словно бы напугался чего-то.
По поводу рационализации Сазонов говорил плохо и скучно. Видимо, он никак не мог сосредоточиться, и выходило так, что восьмичасовой рабочий день и рационализация трудно совместимы на транспорте. Кроме того, не хватает специалистов, особенно инженеров.
– Напоминаю!
– с места сказал Дзержинский.
– Восьмичасовой рабочий день должен дать увеличение производительности труда, а не наоборот. Люди теперь работают не на хозяина, а на самих себя! Советская власть, - это власть рабочих и крестьян, власть народа, и народ работает на себя. Не понимать этого может только не наш человек.
Сазонов дрожащей рукой наливал в стакан воду.
– А, ей-богу, у него температура повышенная!
– сказал Верейко. Здорово так говорил, а теперь невесть чего болтает. Испанка, может, или сыпняк начинается. Меня, когда тиф начинался, двое сынов держали и племянник. Бежать хотел! Или...
Верейко внимательно посмотрел на Дзержинского:
– Или... может, он вас испугался?
– Меня?
– Ну да! Вы же не только народный комиссар путей сообщения, вы еще и чекист - гроза всех контриков на свете.
Дзержинский серьезно и вопросительно взглянул на Верейко.
– Старый спец - вот и боится, - пояснил свою мысль Верейко.
– Не понимает, что такое критика.
– Но он честный человек!
– сказал Дзержинский.
– Я знаю всю его жизнь. Честный и преданный нам человек.
Сазонов отвечал на вопросы долго и подробно.
Дзержинский больше не подал ни одной реплики. Во время перерыва он подошел к Сазонову и негромко спросил его, помнит ли он восемнадцатый год в Перми. Сазонов ответил, что конечно помнит.