Рассказы о Дзержинском
Шрифт:
– В полной боевой готовности?
– Да, - коротко ответил художник.
Приехал Дзержинский, поздоровался и молча сел работать. Художник сидел, не двигаясь, изучал цвет лица, костюм, приглядывался к рукам. Компоновал, обдумывал, решал, но в этот день так ничего и не решил и тихонько, не прощаясь, чтобы не мешать, вышел.
На следующее утро секретарь сказал ему, кивнув на совершенно чистое полотно:
– Я вижу - вы здорово поработали вчера?
В это утро художник взял в руку уголь и стал набрасывать на холсте контуры будущего портрета. Работа
Осень стояла погожая, тихая, солнечная, окна в кабинете постоянно держали открытыми, тишину нарушал только секретарь да телефонные звонки.
Дзержинский сидел за своим письменным столом почти всегда в одной и той же позе - наклонившись над бумагами, с карандашом в руке. На худое лицо падали тени от ресниц. Много курил. Однажды, закуривая, спросил у художника:
– Вас не раздражает?
– Что?
– Табак. То, что я курю.
– Я ведь сам курю. Феликс Эдмундович.
– Почему же я не видел вас с папиросой? Курите, пожалуйста, не стесняйтесь.
Уже шла работа красками. Как-то, досадуя на то, что Дзержинский слишком низко опустил голову над бумагами, художник попросил:
– Посмотрите на меня.
Дзержинский поднял голову. В глазах мелькнуло удивление.
– Одну только минуту смотрите на меня, - с мольбой и отчаянием в голосе сказал художник.
Секунду Дзержинский смотрел серьезно, потом вдруг засмеялся и сказал:
– Когда вам понадобится, вы мне говорите, пожалуйста. Я буду на вас смотреть...
Но когда художник попросил, чтобы Дзержинский посидел в такой позе, которая нужна была для портрета, Феликс Эдмундович почти с ужасом воскликнул:
– Позировать?
– Только минуту, - попросил художник.
Позировать ему было некогда; позируя, он чувствовал себя неловко, но он видел, как мучается художник, и жалел его.
– Ну давайте я специально для вас посижу, - предложил он однажды, хотите? Только недолго. Как надо сидеть?
Рассердился и тотчас же засмеялся:
– Беда мне с вами.
Зазвонил телефон. Дзержинский взял трубку, долго слушал молча, потом заговорил:
– Все это враки, - сказал он, - вздор, несерьезная чепуха. Я вчера сам был на городской станции в этом... в этом... как его...
– В "Метрополе", - подсказал художник.
– Да, в "Метрополе". Это чистейшее безобразие, то, что там происходит. Желающие ехать записываются у одного из предприимчивых пассажиров, потом приходят на перекличку вечером, к десяти часам, потом утром, часов в пять. Совершеннейшее безобразие.
Он еще помолчал, потом крикнул в трубку:
– Враки! Я сам пробыл там полночи, а вы ничего не знаете. Тот, кто записывает очередь, получает пять процентов стоимости билета, это я точно знаю, это мне доподлинно известно. Я стоял в хвосте и все узнал. Так что извольте поручить кому-либо из ТОГПУ выяснить
Положив трубку, он закурил, потом сказал художнику:
– Надоело. Попадется такой работник - хлебнешь с ним горя.
Уезжая домой, он спросил художника:
– Отвезти вас?
– Пожалуйста, если вам по пути.
Он снял с вешалки шинель, оделся и подождал художника.
Красивое бледное лицо Дзержинского выглядело усталым, он то и дело закрывал глаза и, когда спускались по лестнице мимо напряженно глядящих часовых, спрашивал:
– Очень устаете? Это, наверно, очень трудно - рисовать? И похудели вы за это время. Главное - чего волноваться? Портрет у вас получается отличный.
С этого дня Дзержинский по утрам заезжал за художником, а вечерами отвозил его домой. Как-то по пути домой зашла речь вообще о живописи, и Дзержинский обнаружил незаурядные познания в ней. Художник спросил, рисовал ли Дзержинского кто-нибудь.
– Рисовал, - сказал Дзержинский, - был один, рисовал. Только не дорисовал. Я ему перестал позировать. Знаете почему?
– Почему?
– спросил художник.
– Потому, что он стал у меня просить железнодорожные билеты. Всё у него жена куда-то ездила. Ну, вот... он, бывало, порисует немного и билет попросит. А я билетами не распоряжаюсь. Так он меня и не дорисовал...
Когда проезжали через Арбатскую площадь, Дзержинский спросил:
– Это что за здание?
– И показал рукой на ресторан "Прага".
Художник сказал, что это очень противный недавно открытый ресторан дореволюционного пошиба.
– Ничего не поделаешь, - ответил Дзержинский.
– Нам эти пивные и рестораны оплачивают пятьдесят процентов расходов на народное образование... Такая, знаете, штука...
Отношения с секретарем у художника оставались прохладными. Разговаривали обычно в ироническом тоне. Однажды секретарь сказал:
– Я, знаете ли, совсем привык к вам. Мне кажется, что мы еще долго будем вместе. Может быть, состаримся - вы за картиной, я за своим столом. Как вы думаете?
Художник промолчал. В этот день Дзержинский предложил художнику билеты на концерт.
– Спасибо, не пойду, - сказал художник.
– Работа у меня идет отвратительно, поеду домой, подумаю. Какие уж тут концерты! Мне посторонние впечатления будут только мешать.
Дзержинский улыбнулся одними губами.
– Что же делать тем, которые всю жизнь очень заняты?
– спросил он.
– Не знаю, - сказал художник.
Два последних дня Дзержинский позировал по часу.
На прощанье он дал слово позировать художнику как-нибудь потом, специально для профиля. Но попрощаться не успели. Зазвонил телефон, и Дзержинский взял трубку. А секретарь в это время уже выносил из кабинета мольберт, ящики и коробки...
– Пожили, пора и честь знать, - говорил он, провожая художника. Смотрите, какую вы нам тут грязь развели...
И нельзя было понять, серьезно он говорит или шутит, этот секретарь.