Рассказы о лорде Питере
Шрифт:
— Такое часто случается с художниками, — согласился инспектор.
— И поэтому ему пришлось стать художником по рекламе — ведь никто не покупал его картин, а ему, как и многим героям волшебных сказок, захотелось жениться на робкой застенчивой красавице.
— Многим хотелось бы того же, — заметил инспектор.
— Его начальник, — продолжал Уимзи, — был подлым низким человеком. Неважный работник, он сумел пробиться к руководству в годы войны, когда лучшие люди ушли на фронт. Обратите внимание, я некоторым образом даже сочувствую ему. Он страдал комплексом неполноценности (инспектор фыркнул) и считал: единственный способ возвыситься над другим человеком — это унизить его.
— Я таких знаю, — перебил инспектор, — удивляюсь только, как им удается выходить сухими из воды.
— Очень просто. Думаю, этому молодчику и дальше все сходило бы с рук, если бы однажды ему не пришло в голову заставить художника написать его портрет
— Чертовски глупо заставлять художника-собрата любоваться собой! — сказал инспектор.
— Вы правы. Но, видите ли, у этого маленького тирана была очаровательная возлюбленная, которой и предназначался этот портрет. Он хотел почти задаром получить хорошую вещь. Но, к несчастью, забыл, что если в обыденной жизни настоящий художник и может с чем-то смириться, то в своем искусстве он лгать не может. Это единственное, чем он не может поступиться.
— Осмелюсь заметить, — прервал его инспектор, — о художниках я знаю мало.
— Тогда поверьте мне на слово. Итак, художник нарисовал портрет так, как счел нужным, он явил перед всеми жадную, дерзкую, двуличную душонку своей модели.
Инспектор Уинтерботтом взглянул на портрет, тот ответил ему насмешливой улыбкой.
— Да, художник ему не польстил, — согласился инспектор.
— Видите ли, для художника, — продолжал свой рассказ Уимзи, — лицо человека, которого он рисовал, никогда уже не будет таким, каким он видел его раньше. Как бы это объяснить?.. Ну, допустим, на какой-то пейзаж смотрит пулеметчик, который собирается разместить там огневую позицию. Он не видит его волшебной красоты, полной мягких линий и чудесных красок. Он рассматривает его только как надежное или ненадежное укрытие, намечает ориентиры, по которым можно целиться, определяет места, удобные для установки огневых точек. Но вот война окончена. Однако, мысленно возвращаясь к прошлому, он по-прежнему будет видеть этот пейзаж как укрытие, как место ориентиров и огневых точек. Для него теперь навсегда это не пейзаж, а карта.
— Верно, — подтвердил инспектор, — я сам был пулеметчиком, и знаю.
— Так и художник. Его уже никогда не покидает чувство беспощадного прозрения и острого видения того лица, которое он однажды нарисовал. А если это лицо он ненавидит, то начинает ненавидеть его с новой, все нарастающей силой. Это как испорченная шарманка, которая исторгает из себя одну и ту же мелодию, надоевшую, доводящую до бешенства, и к тому же при каждом повороте ручки издает фальшивую ноту.
— Бог мой! Как красиво вы говорите! — воскликнул инспектор.
— Вот так чувствовал художник, видя перед собой ненавистное лицо. А он должен был смотреть на него изо дня в день. Понимаете, он не мог уйти, его держала работа.
— И все-таки ему нужно было ее бросить, — сказал инспектор. — Ничего хорошего не получается, если работаешь с неприятными тебе людьми.
— Во всяком случае, он сказал себе, что сбежит хотя бы ненадолго — на время уикенда. Он знал на Западном побережье прелестное тихое местечко, куда никто не добирался. Он бывал там раньше и рисовал его. О, вспомнил... У меня есть еще кое-что.
Он подошел к бюро и вытащил небольшой написанный маслом
— Я увидел его два года назад в Манчестере и случайно вспомнил фамилию торговца, который его купил.
Инспектор Уинтерботтом уставился на полотно.
— Да это же Ист Фелхэм! — воскликнул он.
— Совершенно верно. И подписана работа только двумя буквами — Т. К., но техника совершенно та же, вы не находите?
Инспектор мало что понимал в технике, но с инициалами разобрался быстро. Он переводил взгляд с портрета на этюд и снова на лорда Питера.
— Художник... — продолжал Уимзи.
— Краудер?
— Если вы не возражаете, я буду называть его просто художником. Итак, художник уложил пожитки на багажник велосипеда и отправился со своими измученными нервами к любимому потаенному прибежищу, чтобы там, в тишине, провести уикенд. Он остановился в маленькой гостинице и каждый день ездил на велосипеде к своему излюбленному месту купания. Он никому в гостинице не говорил, куда уезжает, потому что это было его место, и никто не должен был знать о нем.
Инспектор Уинтерботтом положил пейзаж на стол и налил себе еще виски.
— Однажды утром — это был понедельник — он, как обычно, спустился вниз, к морю. — Уимзи начал говорить медленнее, как будто преодолевая отвращение. — Прилив еще не набрал полную силу, но уже подбирался к скалам, где была глубокая бухточка. Он поплыл, и «тихий шум его нескончаемых печалей был поглощен несмолкаемым смехом моря».
— А?
— Цитата из классика. Так вот, художник плавал у оконечности каменной гряды, потому что прилив подступал все ближе и ближе; а когда он вышел из моря, то увидел мужчину, стоявшего на пляже, — на его любимом, заметьте, пляже, который он считал своим единственным священным приютом. Он пошел вброд по направлению к пляжу, проклиная уикендовский сброд, который расползается по всему побережью со своими портсигарами, кодаками и граммофонами, и вдруг увидел лицо, которое так хорошо знал. Было ясное солнечное утро, и он четко различал каждую черточку на этом лице. Несмотря на ранний час жара уже висела над морем раскаленной тяжелой пеленой.
— Да, уикенд был жаркий, — согласился инспектор.
И вдруг этот мужчина окликнул его своим самодовольным аффектированным голосом: «Привет! И вы здесь? Ну как вам нравится моя маленькая купальня?» Это было уже слишком. Он почувствовал себя так, словно враг ворвался в его последнее убежище. Он подскочил к нему и вцепился в его горло — тощее, вы можете убедиться сами, с выступающим адамовым яблоком, — вызывающее отвращение. Они качались, стараясь повалить друг друга, и вода клокотала у их ног. Он чувствовал, как его крепкие пальцы погружаются в плоть, которую он рисовал. Он видел — и, увидев, рассмеялся, — как ненавистные знакомые черты изменились и налились невиданной багровостью. Он наблюдал, как вылезают из орбит впалые глаза и кривятся тонкие губы, через которые вываливается почерневший язык... Надеюсь, я не очень действую вам на нервы?
Инспектор рассмеялся.
— Нисколько. Занятно вы все это рассказываете. Вам нужно написать книгу.
— «Я счастлив песенкой своей, Как певчий дрозд среди ветвей», —небрежно ответил его светлость и продолжал:
— Художник задушил его и отбросил мертвое тело на песок. Он смотрел на него и его душа ликовала. Он протянул руку и нашарил разбитую бутылку с острыми краями. Ему захотелось стереть, не оставить ни единой черточки на лице, которое он так хорошо знал и так страстно ненавидел. И он стер это лицо, полностью его разрушил.