Рассказы о потерянном друге
Шрифт:
— Да, все. Вы понимаете, что нам нелегко все это говорить, но мы должны были прежде побеседовать с вами. Вы должны решить, сможете ли взять его к себе. Есть дом инвалидов. Для таких, как он, лучше быть там, чем… Это очень тяжело, но вам нужно все обдумать…
Что?! Как они смеют!!!
Она поднялась гневная, возмущенная. Да знают ли они, могут ли понять, что такое для нее Алексей? Если бы они видели ее жизнь — их жизнь! — до войны, они никогда не решились бы сделать ей такое предложение. Отнять у нее Алексея!
— Об этом не может быть и речи, — твердо произнесла
5
Ей дали белый больничный халат, посоветовали быть спокойнее при встрече с ранеными. Она надела халат и пошла вслед за сестрой.
В коридорах гуляли раненые; некоторые опирались на костыли, другие держали перед собой в напряженных и неестественных положениях согнутые в локте и загипсованные руки. Раненые, стоящие у окон, о чем-то разговаривали, смеялись. Ей показалось странным, что они могут смеяться.
Алексей лежал на третьем этаже. Они — сестра и Вера — поднялись по лестнице и потом долго шли по длинному коридору, — долго, потому что раненые обращались к сестре с вопросами и она вынуждена была останавливаться и отвечать. У последних дверей с большой черной цифрой «50» сестра остановилась.
— Вот здесь, — сказала она и внимательно посмотрела на посетительницу, словно спрашивая, готова ли та.
Сестра — немолодая молчаливая женщина — уже привыкла видеть человеческие страдания, но сегодняшний случай пробудил у нее какие-то новые чувства. Ей хотелось сказать молодой женщине что-то ободряющее, ласковое, но вместо этого она коротко, по-деловому сказала:
— Вторая койка налево. — И толкнула дверь.
Вера вошла в палату. За минуту до того новая навязчивая мысль возникла у нее в мозгу: сейчас она увидит Алексея, приласкает его — ему так нужна сейчас ее ласка! — и все будет хорошо, все будет, как прежде. Ее обманули: Алексей ранен, но он не калека, и все страшные рассказы об его уродстве — неправда. Неправда, неправда, неправда. Не может быть, чтобы с Алексеем произошло что-то такое, чего уже нельзя поправить ничем. Они просто хотели испытать ее…
В палате было всего три койки. Одна из них была пуста, на другой лежал раненый и стонал. Но Вера вряд ли заметила все это. Она сразу направилась к той, что стояла в углу, — второй слева. То, что лежало на ней, было закрыто пушистым плюшевым одеялом; виднелся лишь круглый стриженый затылок и часть шеи, неестественно белой и тонкой для мужчины. Лица больного не было видно — он лежал, отвернувшись к окну.
Какое-то мучительно-жалостное чувство проснулось в душе у Веры при виде этого до боли знакомого затылка, начавшего покрываться короткими русыми волосами. Взгляд задержался на отчетливом пятнышке — значит, было ранение и в голову. Приблизившись, она тихо позвала:
— Алеша… Алешенька… — И испуганно умолкла.
Раненый не пошевелился. Страшное сомнение внезапно охватило Веру. Когда она шла сюда, она до мельчайших подробностей видела эту встречу — как войдет в палату, бросится к нему на грудь и осыплет поцелуями, как он протянет к ней свои исхудавшие руки и радость засветится
Неужели это Алексей? Нет, это не Алексей, его невозможно узнать, он такой маленький… Она боялась смотреть туда, где должны быть ноги. Она знала: их там нет…
Беспомощно она взглянула на сестру.
Та поняла и, наклонившись над раненым, громко сказала ему в самое ухо:
— Больной, к вам пришли! — И добавила — для Веры: — У него контузия. С ним надо разговаривать очень громко, иначе он не услышит.
Подавляя первое чувство отчужденности и внезапно возникшей растерянности, уже стыдясь своей слабости, Вера опустилась перед раненым на колени и, слегка прикасаясь к нему руками, заговорила громко и ласково над его ухом:
— Алешенька! Это я, Вера!..
Безмерная материнская нежность и сострадание затопили ее, усиливаясь с каждой минутой; она припала к нему, бессвязно повторяя сквозь слезы:
— Алешенька! Ты слышишь меня? Я — твоя жена, Вера…
Раненый сделал слабое движение, как бы желая высвободиться. Вера вскочила. Руки!.. Они же забыли сказать про руки! У него нет и рук! От него уже не осталось ничего, что напоминало бы прежнего статного и сильного Алексея!..
Медленно-медленно больной повернул голову на подушке, и на Веру глянуло чужое, все в багрово-синих рубцах, изуродованное лицо с пустыми впадинами вместо глаз. Большой белый шрам наискось пересекал эту страшную маску. Вера вскрикнула и лишилась чувств.
6
Она очнулась в знакомом кабинете. Сестра держала ее голову, главный врач давал нюхать что-то из флакона. Тут же был и замполит. Крупными шагами он ходил из угла в угол, озабоченно взглядывая на группу у кресла, в котором полулежала Вера.
— Вы не переменили своего решения? — спросил он, когда она окончательно пришла в себя и могла разговаривать.
— Я беру его к себе. Что я должна делать, чтоб облегчить его существование? Сколько он может прожить в таком состоянии?
Она замерла, ожидая ответа.
— Он может умереть каждую минуту и может прожить годы, — ответил главный врач. — Организм очень крепкий, хотя и сильно подорван.
— Да, у него всегда было очень хорошее здоровье, — как эхо отозвалась Вера. В глазах у нее все еще стоял страшный обрубок человека с искаженным багрово-синим лицом и пустыми, мертвыми глазами.
Здесь же, в этом кабинете, Веру познакомили со всеми обстоятельствами ранения Алексея, — теперь это незачем было скрывать от нее. Его нашли на поле боя неузнаваемо обезображенным; мина изуродовала лейтенанта, мороз довершил остальное. Документов у него не было, его опознали только по письму к жене, спрятанному на груди во внутреннем кармане. Он писал, что уходит на опасную операцию, надеется вернуться, но — на войне возможны всякие случайности, — если не вернется, пусть товарищи перешлют жене это его последнее письмо. Если бы не это письмо, числиться бы ему в без вести пропавших.