Рассказы о товарище Сталине и других товарищах
Шрифт:
— Вынь руку из кармана, сука, вынь руку!..
Коля вынул руку, серый мгновенно испарился, а Хрущев, даже не заметивший серого, орал:
— Так что у тебя здесь намалевано, педерас?!
С этой выставки, как многие считают, и пошел ново-сталинский путь России. Иллюзии, возникшие после двадцатого съезда партии, развеялись. Вот почему мы плохо относились к художнику Серову, за которого мне предстояло агитировать в избирательной кампании...
Я собрал жильцов — будущих избирателей на их коммунальной кухне и рассказал биографию кандидата. Жильцы слушали внимательно, потом одна старушка, Яхонтова, спросила:
— А
— Не думаю, бабушка, — сказал я. — Человек он, по-моему, жуткий. Гадкий он.
Избиратели зашевелились.
— Так чего за него голосовать? — спросил слесарь со второго этажа. — Дадим ему отвод. Чего он плохого сделал?
Я рассказал о социалистическом реализме, о художниках, о выставке в Манеже, заменяя хрущевское «педерасы» словом «тра-та-та», чтобы не смущать женщин и детей, набившихся в кухне, о двадцатом съезде партии, о надеждах и разочарованиях так называемой «творческой интеллигенции». Меня внимательно слушали.
— Милый, а тебе не попадет за такие-то слова? — снова спросила старушка (настырная, надо сказать, была старушка).
— Может, и попадет, бабушка, — сказал я — видно, не гожусь я в агитаторы. Но вы уж, пожалуйста, проявите сознание, и в воскресенье, в день выборов, приходите на избирательный участок. Если вы не придете, тогда мне определенно попадет.
— Я не пойду, — сказал слесарь. — Пусть раньше канализацию исправят. Четвертый месяц течет.
— А нам жилье уже восемь лет обещают, — сказала миловидная девушка из полуподвала. — Пусть дадут комнату, тогда пойду.
— Дорогие избиратели, — сказал я, — я доведу ваши пожелания до сведения избирательного начальства. Надежды, правда, маловато, но чем черт не шутит.
Я был очень недоволен собой. Ну чего я растрепался? Кому это интересно? И что это изменит? Серов все равно будет выбран, а стоит одному из этих жильцов стукнуть куда следует, я ж пропал! Уволят. Да просто посадят! Дурак. Шлема Капельдудкин.
С горя я зашел в кино. Шла советская мелодрама по сценарию моего приятеля. Дурацкая. Лживая. Диалоги были невыносимы. Актеры мучились, но исправно произносили слова, которыми в обычной жизни люди никогда не пользуются.
— Алё, — сказали сзади с придыхом, — У тебя штопор есть?
— Какой штопор, почему штопор?
— Что ж ты, сука, в кино без штопора ходишь? — прохрипели сзади.
Артистка на экране говорила своему жениху, только что вернувшемуся из армии: «Посмотри, как расцвело наше село! Когда ты уходил в армию, у нас не было ни этого нового телятника, ни этих новых яслей, ни этой новой сельскохозяйственной техники!» Актер держал возлюбленную за руки и озаренным взором вместе с камерой обозревал телятник, ясли и технику. Хотелось удавиться.
Избирательный участок находился в здании Союза писателей на улице Воровского. Там же тогда размещалась наша редакция. В день выборов агитаторы должны были явиться к шести часам утра и отмечать своих избирателей. Мы были чистые, при галстуках, трезвые. Местное начальство и члены избирательной комиссии тоже явились вовремя. В комнате для выборов стояли цветы, у урн дежурили пионеры в белых рубашках и красных галстуках. К шести утра началось шествие трудящихся. Они знали, что самых первых снимают для газеты. Всем хотелось быть в газете: и местному алкашу дяде Сереже, который стоял, уже бухой, с пяти утра. Он хотел быть самым первым. Потом пришли молодые избиратели, голосующие впервые. У них были радостные, возбужденные лица. Мой друг Толя из «Вечерки» брал у них интервью. Он спрашивал:
— Это верно, что вы, самые молодые избиратели Советского Союза, с чувством огромной благодарности к Родине, к партии, отдадите сейчас ваши голоса за кандидатов нерушимого блока коммунистов и беспартийных?
— Ага, — говорили избиратели.
— Молодец, сынок, — брезгливо говорил Толя. — Как твоя фамилия? Где работаешь?
А моих все не было. Секретарь парторганизации сказал мне:
— Отстаешь. Смотри, как у других активно идут. Поработали, значит, агитаторы. А твои где? Хочешь мне всю картину испортить?
Я нервничал. Я даже решил побежать в ту развалюху, чтобы христом-богом попросить их проголосовать. Я хотел даже извиниться за то, что я им рассказал о Серове. Дернул меня черт за язык!
Но тут в дверях показались мои жильцы. Старушка Яхонтова подмигнула мне и пошла за бюллетенем, где стояла фамилия Серова. Я торжествовал. Старушка поглядела в бюллетень, потом на меня и пошла... в кабину для голосования. Я похолодел. Эти кабины со шторами, как известно, стоят для проформы. Кому это придет в голову заходить в кабину? Да и зачем? Получил бюллетень и опусти его в урну. Такой ведь порядок. Зачем бабуся поперлась в кабину? Но самое страшное, что все жильцы мои сделали то же! Они выходили из кабины, раскрасневшиеся, улыбающиеся, и бросали бюллетени в урну, прикрывая их от косящих глазами пионеров и активистов в штатском, обычно стоящих поодаль.
Мой секретарь смотрел на все это с большой подозрительностью.
— Чего это они? — спросил он меня. — Чего они там не видели?
— Не знаю, — сказал я. — Может, они хотят вдумчиво изучить биографию кандидата.
— Чего там изучать? — спросил секретарь. — Там ничего не написано... Какой-то странный у тебя народ...
Девушка из полуподвала, проходя, сказала мне:
— Комнату, конечно, не дали. Но обещали. Говорят, в самом ближайшем времени предоставим...
— Ну-ну, — сказал я. — Дадут, не забудьте пригласить на новоселье. А вы зачем в кабину заходили?
— А это спрашивать не полагается, — сказала девушка. — У нас ведь тайное голосование.
— Ах, милая, как бы это не вышло нам боком...
— Куда же больше? — сказала девушка. — Вся наша жизнь вышла боком. И ничего тут не поделаешь.
И она заплакала.
ПО СИСТЕМЕ СТАНИСЛАВСКОГО
Меня всегда удивляла неспособность американцев понять чужую психологию. Многие из них никак не могут понять, как это евреи допустили, чтобы их уничтожил Гитлер. Ну как же так, говорят они, вас, евреев, было в тех ужасных лагерях шесть миллионов! Да если бы вы восстали, захватили оружие, то перебили бы своих мучителей, как щенков! Да как же так, говорят они, вы русские так долго терпите свое правительство! С кем ни поговори, никто из вас его не любит. Так свергните его к чертовой матери! Вас же двести миллионов! Если бы вы восстали, то никаких Лениных, Сталиных, Хрущевых и примкнувших к ним Шепиловых и в помине не было! Прямо даже не верится, говорят они, вроде бы вы нормальные люди. А, может, все-таки ненормальные? Может, вы такие вот скрытые мазохисты и вам нравится, когда вас мучают? А, может, вы и в самом деле рабы? В черепок-то к вам не заглянешь...