Рассказы о войне
Шрифт:
Мальчик грызет леденцы и смотрит журналы. К разговору Холина и Катасонова он не прислушивается. Просмотрев журналы, он откладывает один, где напечатан рассказ о разведчиках, и говорит мне:
— Вот это я прочту… Слушай, а патефона у тебя нет?
— Есть, но сломана пружина.
— Бедненько живешь, — замечает он и вдруг спрашивает: — А ушами ты можешь двигать?
— Ушами?.. Нет, не могу, — улыбаюсь я. — А что?
— А Холин может! — не без торжества сообщает он и оборачивается: — Холин, ну-ка покажи — ушами!
— Всегда пожалуйста! — Холин с готовностью подскакивает и, став перед нами, шевелит ушными раковинами; лицо его при этом остается совершенно неподвижным.
Мальчик,
— Можешь не огорчаться, — говорит мне Холин, — ушами двигать я тебя научу. Это успеется. А сейчас идем, покажешь нам лодки.
— А вы меня с собой возьмете? — неожиданно для самого себя спрашиваю я.
— Куда — с собой?
— На тот берег.
— Видали, — кивает на меня Холин, — охотничек! А зачем тебе на тот берег?.. — И, смерив меня взглядом, словно оценивая, он спрашивает: — Ты плавать-то хоть умеешь?
— Как-нибудь! И гребу и плаваю.
— А плаваешь как — сверху вниз? по вертикали? — с самым серьезным видом интересуется Холин.
— Да уж, думаю, во всяком случае не хуже тебя!
— Конкретнее. Днепр переплывешь?
— Раз пять, — говорю я. И это правда, если учесть, что я имею в виду плавание налегке в летнее время. — Свободно раз пять, туда и обратно!
— Силе-ен мужик! — неожиданно хохочет Холин, и они втроем смеются. Вернее, смеются Холин и мальчик, а Катасонов застенчиво улыбается.
Вдруг, сделавшись серьезным, Холин спрашивает:
— А ружьишком ты не балуешься?
— Иди ты!.. — раздражаюсь я, знакомый с подвохом подобного вопроса.
— Вот видите, — указывает на меня Холин, — завелся с пол-оборота! Никакой выдержки. Нервишки-то явно тряпичные, а просится на тот берег. Нет, парень, с тобой лучше не связываться!
— Тогда я лодку не дам.
— Ну, лодку-то мы и сами возьмем — что у нас, рук нет? А случ-чего позвоню комдиву, так ты ее на своем горбу к реке припрешь!
— Да будет вам, — вступается мальчик примиряюще. — Он и так даст… Ведь дашь? — заглядывая мне в глаза, спрашивает он.
— Да уж придется, — натянуто улыбаясь, говорю я.
— Так идем посмотрим! — берет меня за рукав Холин. — А ты здесь побудь, — говорит он мальчику. — Только не возись, а отдыхай.
Катасонов, поставив на табурет фанерный чемоданчик, открывает его — там различные инструменты, банки с чем-то, тряпки, пакля, бинты. Перед тем как надеть ватник, я пристегиваю к ремню финку с наборной рукоятью.
— Ух и нож! — восхищенно восклицает мальчик, и глаза у него загораются. — Покажи!
Я протягиваю ему нож; повертев его в руках, он просит:
— Слушай, отдай его мне!
— Я бы тебе отдал, но понимаешь… это подарок.
Я его не обманываю. Этот нож — подарок и память о моем лучшем друге Котьке Холодове. С третьего класса мы сидели с Котькой на одной парте, вместе ушли в армию, вместе были в училище и воевали в одной дивизии, а позже в одном полку.
…На рассвете того сентябрьского дня я находился в окопе на берегу Десны. Я видел, как Котька со своей ротой — первым в нашей дивизии — начал переправляться на правый берег. Связанные из бревен, жердей и бочек плотики миновали уже середину реки, когда немцы обрушились на переправу огнем артиллерии и минометов. И тут же белый фонтан воды взлетел над Котькиным плотиком… Что было там дальше, я не видел — трубка в руке телефониста прохрипела: «Гальцев, вперед!..» И я, а за мной вся рота — сто с лишним человек, — прыгнув через бруствер, бросились к воде, к точно таким же плотикам… Через полчаса мы уже вели рукопашный бой на правом берегу…
Я еще не решил, что сделаю с финкой:
— Я тебе другой подарю, — обещаю я мальчику.
— Нет, я хочу этот! — говорит он капризно и заглядывает мне в глаза. — Отдай его мне!
— Не жлобься, Гальцев, — бросает со стороны Холин неодобрительно. Он стоит одетый, ожидая меня и Катасонова. — Не будь крохобором!
— Я тебе другой подарю. Точно такой! — убеждаю я мальчика.
— Будет у тебя такой нож, — обещает ему Катасонов, осмотрев финку. — Я достану.
— Да я сделаю, честное слово! — заверяю я. — А это подарок, понимаешь — память!
— Ладно уж, — соглашается наконец мальчик обидчивым голосом. — А сейчас оставь его — поиграться…
— Оставь нож, и идем, — торопит меня Холин.
— И чего мне с вами идти? Какая радость? — застегивая ватник, вслух рассуждаю я. — Брать вы меня с собой не берете, а где лодки, и без меня знаете.
— Идем, идем, — подталкивает меня Холин. — Я тебя возьму, — обещает он. — Только не сегодня.
Мы выходим втроем и подлеском направляемся к правому флангу. Моросит мелкий холодный дождь. Темно, небо затянуто сплошь — ни звездочки, ни просвета.
Катасонов скользит впереди с чемоданом, ступая без шума и так уверенно, точно он каждую ночь ходит этой тропой. Я снова спрашиваю Холина о мальчике и узнаю, что маленький Бондарев — из Гомеля, но перед войной жил с родителями на заставе где-то в Прибалтике. Его отец, пограничник, погиб в первый же день войны. Сестренка полутора лет была убита на руках у мальчика во время отступления.
— Ему столько довелось пережить, что нам и не снилось, — шепчет Холин. — Он и в партизанах был, и в Тростянце — в лагере смерти… У него на уме одно: мстить до последнего! Как рассказывает про лагерь или вспомнит отца, сестренку — трясется весь. Я никогда не думал, что ребенок может так ненавидеть…
Холин на мгновение умолкает, затем продолжает еле слышным шепотом:
— Мы тут два дня бились — уговаривали его поехать в суворовское училище. Командующий сам убеждал его: и по-хорошему, и грозился. А в конце концов разрешил сходить, с условием: последний раз! Видишь ли, не посылать его — это тоже боком может выйти. Когда он впервые пришел к нам, мы решили: не посылать! Так он сам ушел. А при возвращении наши же — из охранения в полку у Шилина — обстреляли его. Ранили в плечо, и винить некого: ночь была темная, а никто ничего не знал!.. Видишь ли, то, что он делает, и взрослым редко удается. Он один дает больше, чем ваша разведрота. Они лазят в боевых порядках немцев не далее войскового тыла. [4] А проникнуть и легализироваться в оперативном тылу противника и находиться там, допустим, пять — десять дней разведгруппа не может. И отдельному разведчику это редко удается. Дело в том, что взрослый в любом обличье вызывает подозрение. А подросток, бездомный побирушка — быть может, лучшая маска для разведки в оперативном тылу… Если б ты знал его поближе — о таком мальчишке можно только мечтать!.. Уже решено: если после войны не отыщется мать, Катасоныч или подполковник усыновят его…
4
На театре военных действий тыл подразделений, частей и соединений носит название войскового тыла (или же тактического), а тыл армий и фронтов — оперативного тыла.