Рассказы от Рассказовой
Шрифт:
Перед приходом немцев, тюрьму эвакуировали, но маму с нами в последнюю машину не взяли. Туда начальник загрузил свои вещи. И мы втроём побрели через горящий город. Особенно страшно идти было через нефтехранилище. Полыхали огромные баки, что-то текло в Волгу и тоже горело. Казалось, горит весь белый свет, вся земля. Гремела канонада, строчили из немецких самолётов, пролетающих на бреющем полёте.
Купить что – либо из продуктов уже возможности не было. Мы рыли картошку, что осталась на полях. Стоял октябрь 1941 года.
По Зубцовскому шоссе, которое вело на Москву,
Как-то шли ржаным полем, хлеб успели убрать, оставались только огромные стога соломы. Над нами пролетел маленький немецкий самолёт, который увидев людей, стал строчить из пулемёта. Мы бросились к копне. Мама как крыльями обняла наши головы и молилась господу. А самолёт построчил и улетел, видимо, лётчик остался собой доволен. Мы поднялись и пошли дальше, а самолёт сделал круг и опять застрочил. И так несколько раз. Но нас пули не тронули – либо лётчик оказался нетренированным, либо мы оказались счастливыми.
Тогда мать с сестрой решили, что несут много лишнего груза. Вещи пересмотрели и оставили у того стога чемодан и разную одежду. Совсем налегке мама повела нас к лесу. Вскоре мы набрели на небольшую деревеньку Шелково. Я очень-очень устала, хотелось есть, пить и спать. Ведь мне только весной исполнилось одиннадцать лет.
Зашли в крайний дом, разговорились с хозяевами. Тут выяснилось, что к хозяйке приехала старшая дочь с тремя детьми из Ленинграда. Они предложили нам остаться, накормили, и я улеглась на тёплую печь. О блаженство!
А ночью проснулась от духоты, тесноты и ора. Оказывается, пришли немцы загнали всех женщин с детьми на печь. В самом доме расположились их офицеры. Затопили печку, стали готовить себе ужин. Зарезали хозяйского поросёнка, постреляли кур, забрали нашу корзинку с оставшимся бельём и полотенцами.
Утром я увидела настоящих немцев. С печки нам слезать не разрешили, но когда очень было нужно, за нами во двор шёл часовой и у меня никак не получалось помочиться.
После обеда они уехали, и увезли с собой полный обоз кур, свиней, тёплых вещей, отняли у нас валенки, одеяла, платки.
Через некоторое время выяснилось, что в этой деревне остановилось несколько ребят из нашего пионерского лагеря. У кого-то была больная мать, у кого-то старая бабушка, так мы решили кормить свои семьи сами. Моей сестре исполнилось 18 лет, да и маме только 40. Их надо было прятать от немцев. Вот мы и пошли пятеро городских ребят просить хлеб в других деревнях. Брели с котомками за плечами, кто считал наши километры, но что-то своим близким приносили.
В ноябре 41 года немцы из деревни уехали после очередного грабежа. По этому поводу деревенские жители собрались в самой большой избе. Дети, как кролики, заняли место под лавками. При коптилке моя сестра читала листовку с докладом тов. Сталина. Она до войны закончила 10 классов и считалась здесь самой образованной. Позже я услышала разговор взрослых о Зое Космодемьянской, как её замучили немцы.
А в декабре немцы нагрянули в деревню, чтобы её сжечь. Забрали все остатки съестного и вещей. Стоял жуткий вой. Где животные, где люди – не разобрать. Немцы били прикладами всех, кто пытался отстоять свою скотинку и кричали: «Матка, пшла, пшла…». Весь скот угнали. У нас уже ничего не осталось, всё променяли, проели, что только было можно.
Последним был меховой воротник, который мать выменяла на кусочек сала. Сварили с хозяйкой щи и поставили в печку. Наступило 31 декабря 41 года. Мама хотела накормить нас щами с салом на Новый год. Немцев гнали из под Москвы, потому они очень торопились. Заходили в избу, обливали всё внутри из ведра керосином, потом снаружи и зажигали. Избы, крытые соломой горели факелом. Но, видимо, из жалости к простым тёткам и их детям кричали: «Матка, пшла…». И тут моя мама вспомнила про щи с салом в печке, побежала, успела их вытащить, поставила за дом в снег, вроде как от немцев спрятала. Только дом загорелся, рухнул, и накрыл наши щи.
Немцы сделали своё грязное дело и уехали. На улице мороз 40 градусов. А мы стояли у пожарища и грели то грудь, то спину.
Потом пришли наши красноармейцы. Мы их целовали, плакали, разглядывали шинели. Какими красивыми они нам казались.
От пятидесяти домов той деревни после пожаров осталось только 3 дома. Беженцам в них места не нашлось. Командир, который зашёл в деревню, распорядился беженцам выдать полуторку и нас повезли в Калинин, чтобы потом эвакуировать в тыл.
Дорога была очень узкая, по краям её валялись «трофеи». Тогда впервые услыхала такое слово. Пулемёты, пушки, подбитые танки, убитые лошади и немцы, а ещё пленные.
А пока нас везли на открытом грузовике в мороз, я промёрзла до костей в тоненьких валеночках, в белом беретике, а ещё очень хотелось кушать и спать… Уж и не знаю, как тогда выжила, не умерла от холода и голода.
На вокзале в Калинине негде было приткнуться, не то что лечь. После трёх суток ожидания нас всё-таки втиснули в поезд до Ярославля. Там погрузили в подводы, которые забирали всех беженцев и развозили по деревням.
Так мы попали в Сусанинский район. Маме предложили работу конюха. Она ухаживала за 16-ю лошадьми, и я была очень довольна. На этих лошадях работали целый день, а вечером их надо было накормить и напоить. В мои обязанности входило начерпать из пруда, промёрзшего на метр, огромный чан воды, который стоял на дровнях, запряжённых в старую клячу - Чутку. Не знаю, сколько в нём было вёдер, но помнится, что очень много. Я черпала воду, стоя на коленях, поднимала ведро, вся обливалась холодной водой, и казалось, что чан этот бездонный. Но зато как радовались лошади, и как благодарно фыркали, засовывая свои тёплые морды в ведро, которое я им подавала.
А вечером при лучине женщины и девушки пряли, а меня просили писать письма на фронт своим мужьям, потому что у меня это очень хорошо получалось. И я каждый вечер писала по нескольку писем. Иногда под диктовку, а иногда сама придумывала что-нибудь красивое.
Утром по бездорожью шла в школу через лес в 5-й, а потом в 6-й классы
И ещё много-много было скитаний из-за этой проклятой войны.
Пишу не для того чтобы рассказать биографию, а чтобы знали как трудно нам детям жилось во время войны. Как хочется, чтобы такого больше никогда не повторилось.