Рассказы (сборник)
Шрифт:
Почти каждый день со двора Генриха Грауманна доносился могучий рев, и всякий раз, когда кто-то приходил к нему с коровой, оттуда слышалась крепкая ругань и громовой голос Генриха разносился над деревней: «Ну погоди у меня, Гитлер, мы из тебя повыбьем дурь!», «Эй ты, падаль, думаешь, если тебя Гитлером звать, так тебе уж и слушаться не надо?!» А однажды, когда бык ревел не переставая, раздался вдруг еще более громкий рев Генриха: «Ах ты, проклятый Гитлер, если сейчас не заткнешься, получишь по башке за то, что нашего местного фюрера принимаешь за имперского егермейстера!» Местный крестьянский фюрер и бургомистр, двухлошадник и никудышный хозяин, в новом своем
И вот добрый Генрих попался. На него поступил донос, что он оскорблял фюрера, и его арестовали. Через неделю Генриха выпустили, но дело его было плохо. Только сам Генрих так не считал. Он придумал, как ему защищаться, и был убежден, что они ничего доказать не сумеют.
На заседание суда явилась вся деревня, это был настоящий народный праздник. Адвокат Генриха доказывал, что многие народы, дабы почтить своих великих мужей, нарекают их именами домашних животных. В Англии лошадей называют Кромвель и Нельсон, во Франции и лошадей и собак зовут Наполеон и Людовик, в Германии собак тоже кличут Телль, и Гектор, и Шилль. И в полку лейб-гвардии лошадь солдата Генриха Грауманна звалась Бисмарк. Все это свидетельствует о том, что, называя быка Гитлером, подсудимый тоже руководствовался патриотическими мотивами.
Генрих весь сиял во время этой речи и кивал односельчанам. Она, казалось, произвела впечатление, потому что судьи не раз прятали ухмылку: ведь был еще только тысяча девятьсот тридцать пятый год. Но потом Генрих сам себе все испортил своим последним словом. Он слишком явно играл роль глупого, недалекого деревенщины и в конце концов забыл всякую осторожность, а одобрение зрительного зала еще больше подхлестывало его.
— Господа, как же так, почему это считается оскорблением? Моего коня звали Бисмарк, а коня моего унтер-офицера звали Фриц. Ну ладно. Я вот читал в одной газете, что в Италии, на аукционе племенного скота был осел по кличке Гарибальди, за него дали самую высокую цену, а ведь Гарибальди для итальянцев вроде нашего Бисмарка. И это осел, господа!
Председатель счел необходимым заметить, что в Италии ослы играют совсем другую роль, нежели в Германии, там к ним относятся с уважением, как у нас к лошадям.
— Все это прекрасно, господин судья, — согласился Генрих, — а как насчет волов, а? Объясните мне, будьте добры!
Судья не сразу нашелся, что ответить, и Генрих продолжал:
— В Италии, это я тоже читал, один тип своего вола назвал Дуче. Потому что очень уж им гордился. И Муссолини нисколько не обиделся, совсем даже наоборот, он счел это за честь. А ведь он же своего рода идейный брат нашего любимого фюрера, разве нет? Но ежели в Италии это почитается за честь, значит, господа хорошие, и со словом «фашист» все обстоит по-разному. Я считаю, что там, в Италии, фашист — государственный человек, а здесь, у нас, выходит, фашист — это скорее босяк! Так что, если бы я именем нашего любимого фюрера вола назвал, ну, тогда… Но ведь это же бык, господин судья!
Судья, казалось, на минуту заколебался. Но тут громко и отчетливо откашлялся окружной фюрер, и судья снова вернулся к своим обязанностям.
— Итак, — произнес он иронически, — вы утверждаете, что хотели почтить фюрера, называя его именем своего быка?
— Ну разумеется, господин судья, он ведь очень благородных кровей, мой бык. Спросите хоть его! — Он указал на окружного фюрера. — У
— Но как же тогда получается, что вы столь благородное животное, которому к тому же вы хотели оказать честь, ругаете последними словами и бог знает чем ему грозите, как утверждают свидетели? — Председатель полистал дело. — «Ах ты, сволочь проклятая, чертова падаль, если ты не заткнешься…» и так далее. Как же так? — Судья думал, что припер его к стенке.
Однако Генрих патетически всплеснул руками, проникновенным взглядом посмотрел на судью и, обращаясь к публике, произнес:
— Ну надо же!
Судья прищурился.
— Вам не хватает слов, да? Вам отказывает ваша наглость, да?
Генрих покачал головой, а потом повернулся к своему адвокату:
— Разве ж это возможно? Чтобы судья, и такое говорил про нашего фюрера? Меня прямо в жар бросило, как я услыхал, что бывают люди, которые думают, что бывают люди, которые нашего фюрера считают собакой, или падалью, или сволочью, которой надо поскорей заткнуться! И судья, собственной персоной, тоже считает, что это возможно!
Вот тут судья по-настоящему разозлился.
— Вы наглый тип, вы корчите тут из себя простодушного крестьянина, а на самом деле вы пройдоха. Вы переиначиваете мои слова и хотите еще, чтобы мы вам верили! Вы, мол, хотели почтить фюрера!
— Хотел, конечно, хотел! Ведь у меня бык экстракласса. И ему в самый раз подходит высочайшее имя! А одного из его потомства я хотел назвать Германом. Вот, пожалуйста, я все откровенно сказал. Так что теперь вы можете удостоверить мою невиновность.
Тут судья вынужден был опять улыбнуться, тем более что публика покатилась со смеху.
— Значит, вы намеревались мало-помалу охватить все правительство вашими бычьими отпрысками, да? За Герингом последуют, видимо, Фрик, Дарре, Геббельс…
Веселье в зале заставило Генриха Грауманна совершить безумную неосторожность. Он громко рассмеялся и заявил:
— Нет, этот не пойдет!
— Кто не пойдет?
— Да Геббельс же!
— Почему? — настороженно осведомился судья.
Но Генрих Грауманн уже вошел в раж:
— Потому что мамаша Грибш это имя для себя зарезервировала!
Тут уж стены зала буквально задрожали от хохота. Наконец удивленному судье удалось выяснить, в чем дело с мамашей Грибш: оказалось, она держала у себя общинного козла.
После того как местный фюрер, национальная гордость которого была уязвлена, засвидетельствовал этот факт, веселому судебному заседанию пришел конец. Тут уж все пошло всерьез, и окружному фюреру больше не было нужды давать свидетельские показания о поведении подсудимого, и адвокат мог уже не углубляться в семейную историю Грауманнов: Генриха Грауманна приговорили к двум годам тюрьмы. Случись это несколько лет спустя, он бы так дешево не отделался.
Но если они полагали, что теперь-то уж с ним покончено, то они очень ошибались, это он разделался с гитлеровским рейхом. Для деревенских наци (партайгеноссе) он стал позорным пятном, и уже окончательно.
Тотчас же после процесса они лишили его права держать у себя общинного быка. От имени кормящего сословия империи. А это значило, что он больше не считается политически и морально благонадежным. Быка Гитлера, пока Генрих отбывал наказание, официально оценили и сумму записали на кредит Генриха Грауманна. Разумеется, для него это была оплеуха. Бык перешел к местному фюреру, и на специально созванном заседании общинного совета его переименовали: он получил имя Генрих.