Рассказы старых переплетов
Шрифт:
Оказалось, что загадочной графиней в свое время уже интересовались историки и краеведы. Было установлено, что после смерти мадам Гаше вокруг ее вещей и бумаг завертелось целое дело. В канцелярии таврического губернатора оно числилось под № 9 за 1826 год, состояло из сорока листов и было озаглавлено «Об отыскании в имуществе покойной графини Гаше темно-синей шкатулки».
Обратимся к этому делу, восстановим его обстоятельства и ход событий.
Ночью, накануне смерти, графиня разобрала свои бумаги, часть из которых, по свидетельству ее служанки, бросила в огонь. Слух о том, что перед кончиной она будто бы бредила бриллиантами и рассматривала драгоценности, тоже исходил от служанки. Как и рассказ, что графиня распорядилась не обмывать ее и похоронить, не раздевая.
Сразу же некоторые вещи покойной были распроданы, а выручка отослана во французский город Тур какому-то г-ну Лафонтену, будто бы родственнику графини. Кое-что, например, купил ее душеприказчик из эмигрантов, барон А. К. Боде, директор училища виноградарства и виноделия в Судаке [5] . Тщательный осмотр вещей — обыскали все ларчики, потайные ящики, перелистали книги — не дал результатов, «ни один лоскуток бумаги, случайно забытый, не изменил глубоко скрытой тайны».
5
В 1825 г. А. С. Грибоедов во время путешествия по Крыму встречался в Судаке с А. К. Боде, которого знал по Петербургу. От него он мог услышать историю Гаше, что нашло отражение в черновых строчках одного из вариантов «Горя от ума», как полагает И. С. Краснов, собиратель и исследователь биографии Грибоедова.
Тем временем о смерти графини Гаше стало известно в Петербурге. И тут началось непредвиденное. В Крым примчался нарочный петербургского военного генерал-губернатора с отношением (4 августа 1826 года за № 1325) от самого начальника Главного штаба всесильного барона И. И. Дибича. В нем говорилось, что по высочайшему повелению надлежит изъять из вещей покойной графини темно-синюю шкатулку, на которую «простирает право свое г-жа Бирх». Шкатулку следовало сдать в том виде, в каком «оная оставалась после смерти графини Гаше».
Местные власти всполошились. По поручению Таврического губернатора на розыск шкатулки отправился опытный чиновник особых поручений. На его счастье, шкатулку обнаружили у А. К. Боде среди оставшегося имущества графини. Выяснилось, что поначалу шкатулка была, как и другие вещи, опечатана, но затем, после регистрации, печати сняли. Согласно описи, в ней находились: золотые часы с цепочкой, пара серебряных пряжек, старое опахало, сафьяновая книжка, хрустальный флакон в сафьяновом футляре, стальная машинка для чинки перьев, театральная подзорная трубочка, старая серебряная табакерка. Никаких драгоценностей, а тем более бриллиантов, кроме старого алмаза для резания стекла, не нашли. Не обнаружили в шкатулке и бумаг — главного, из-за чего так беспокоились в Петербурге. Спустя некоторое время, в начале января 1827 года, управляющий Новороссийскими губерниями и Бессарабской областью граф П. П. Пален писал таврическому губернатору Д. В. Нарышкину, ссылаясь на указание Бенкендорфа, о том, что некоторые лица из окружения графини Гаше подозреваются в похищении бумаг покойной. И далее говорилось, что бумаги эти «заслуживают особенного внимания правительства», а посему должны быть «употреблены все средства к раскрытию сего обстоятельства и к отысканию помянутых бумаг…».
Предписывалось также по этому поводу произвести дознание среди слуг покойной — «посредством расспроса их открыть, с кем она имела связи», а также выяснить, «не приметили ли они со стороны тех лиц подозрительных действий, клонящихся к похищению чего-либо у графини Гаше». Если будет установлено, что бумаги украдены, «сделать розыск к отысканию похищенного».
Как видим, власти в лице двух едва ли не главных персон государства — Дибича и Бенкендорфа — принимали активное участие в розыске бумаг графини Гаше. К сожалению, он закончился безрезультатно, хотя и было установлено, что «пакет с какими-то бумагами существовал».
Это подтверждает в своих воспоминаниях М. А. Боде, дочь барона. (В некоторых публикациях автора
Как говорилось, писал о загадочной графине и М. И. Пыляев. Однако его сведения восходят к запискам Вигеля и Олизара. Возможно, знал он и воспоминания француженки Оммер де Гелль, в свое время путешествовавшей по югу России. Она говорит о Гаше как о скрывавшейся под этим именем графине Ламотт. Сведения эти, по словам Оммер де Гелль, допускающей, однако, неточности в своем рассказе, были получены ею от английского консула в Таганроге и от кого-то из окружения Крюденер и Голицыной.
Впрочем, главным источником из всех перечисленных являются мемуары М. А. Боде, опубликованные в 1882 году в журнале «Русский архив», — наиболее полное и авторитетное свидетельство. В них говорилось о своеобразной компании, приехавшей в двадцатых годах прошлого века в Крым и состоявшей исключительно из женщин: княгини А. С. Голицыной, баронессы Ю. Крюденер, ее дочери Ю. Беркгейм и самой замечательной из них по своему прошлому — графини де Гаше, «рожденной Валуа, в первом замужестве графини де Ламотт, героини известной истории „Ожерелья королевы“». Это была старушка среднего роста, довольно стройная, в сером суконном редингтоне. «Седые волосы ее были покрыты черным бархатным беретом с перьями». Лицо умное и приятное с живыми «блестящими глазами». Она бойко и увлекательно говорила на изящном французском языке, была чрезвычайно любезна, временами насмешлива и резка, а с иными повелительна и надменна. «Многие перешептывались об ее странностях, — пишет М. А. Боде, — намекали, что в судьбе ее есть что-то таинственное. Она это знала и молчала, не отрицая и не подтверждая догадок». Ее рассказы о Калиостро, о дворе Людовика XVI только разжигали любопытство и порождали разные толки.
Мемуаристка приводит факты необыкновенной скаредности графини, проявившейся при покупке сада, в свое время принадлежавшего крымским ханам. По той же причине — крайней скупости — не состоялась покупка и домика с садом в Судаке, куда она незадолго до смерти намеревалась перебраться.
Заболев и предчувствуя конец, она будто бы сказала служанке, что «тело ее потребуют и увезут» и «много будет споров и раздоров при погребении».
И еще одно важное обстоятельство сообщает М. А. Боде — когда графиня умерла, губернатор признался ее отцу, что ему было велено наблюдать за покойной, так как знали ее подлинную фамилию и бурное прошлое.
Ничего такого, о чем беспокоилась Гаше, — будто ее «тело потребуют и увезут» — не случилось. И, как свидетельствовала М. А. Боде, «надгробный камень не тронут и доныне». Возможно, именно его много лет спустя видел на старокрымском кладбище М. А. Волошин. Тем самым он как бы опроверг предсказание М. А. Боде, отметившей, что «писатели долго будут говорить о Жанне Валуа, и никто не догадается искать на безвестном кладбище старокрымской церкви ее одинокой могилы». Позже видели эту плиту не то московский художник Квятковский, не то старокрымский житель Антоновский. Во всяком случае, в крымском Доме-музее Волошина есть ее фотография.
Кое-что удалось разузнать и лично М. И. Пыляеву от мадам Л-ге, одно время компаньонки загадочной француженки. С ее слов он пишет: «Де Ламотт жила здесь под именем графини де Гаше». Воспоминания М. А. Боде не остались незамеченными. Как только записки ее были опубликованы, их перепечатал журнал «Огонек». В 1886 году в том же «Русском архиве» Ю. Н. Бартенев писал о Гаше как о шпионке, сообщившей царю в 1821 году о готовящемся политическом заговоре. Спустя некоторое время в журнале «Русский вестник» появилось еще одно подтверждение очевидца, что некогда проживавшая в Крыму пожилая француженка на самом деле — известная Ламотт-Валуа. Писали о судьбе Гаше журнал «Вокруг света» и газета «Новое время». Тем не менее заинтригованная публика требовала более обстоятельных аргументов насчет тождества Ламотт-Гаше. За это взялся Луи Бертрен, тогдашний французский вице-консул в Феодосии.