Рассказы. Миры Роберта Хайнлайна. Том 25
Шрифт:
— Особо ничего. Мне запрещена еда вообще. Мне нельзя есть еду.
— Найти тут что-то малокалорийное не так-то просто. К подобным блюдам у меня душа не лежит. Я тебе подам то же, что твоим родителям, а уж ты ешь, что захочешь, и так мало, как захочешь.
— Хорошо, — слабовольно согласилась я.
Нет, правда, я старалась устоять. Считала до десяти между двумя глотками, только вдруг заметила, что считаю очень быстро — для того чтобы успеть съесть это блюдо, пока не подали следующее.
Вскоре мне стало ясно, что я — погибшая женщина, но мне было все равно. Меня окутывал теплый туман калорий. Один раз
Из кухни показался братец с физиономией, вымазанной розовым кремом.
— Это что? Крем с каннибальского бутерброда? — спросила я.
— А? Ты бы посмотрела, чего там только нет! Ей бы держать тренировочный стол! — пробурчал он. Много-много времени спустя папочка сказал:
— Пора и в дорогу… Брр!
— Так переночуйте здесь, — предложила госпожа Санта-Клаус. — Место найдется для всех.
Ну, мы и остались. Это было чудесно!
Утром я проснулась с твердым намерением обойтись без двадцати восьми калорий моего томатного сока, но я не учла госпожи Санта-Клаус. И никаких меню! Не успели мы сесть за стол, как нам подали чашечки с кофе и еще всякую всячину — но не разом, а по очереди, а это притупляет бдительность. Как-то: грейпфрут, молоко, овсяные хлопья со сливками, яичницу с колбасой, а еще поджаренный хлеб, сливочное масло, джем, бананы и сливки. А когда казалось, что на кухне больше ничего остаться не могло, появились хрустящие вафли, еще масло, земляничное варенье и кленовый сироп. А с ними еще кофе.
Я съела все, испытывая безнадежное раздвоение личности: одна половина пребывала в чернейшем отчаянии, другая — в блаженном экстазе.
В путь мы отправились, чувствуя себя великолепно.
— Завтрак, — изрек папочка, — следует сделать обязательным, как школьное образование. Я предсказываю, что скоро будет установлена прямая зависимость между современной тенденцией обходиться без завтрака и ростом преступности среди несовершеннолетних.
Я промолчала. Мужчины — моя слабость, вкусная еда — моя погибель, но мне было все равно.
Пообедали мы в Барстоу. Я, правда, осталась в машине и попыталась вздремнуть.
В отеле нас встретил Клифф, и мы с ним попросили нас извинить — он пригласил меня поехать с ним на машине посмотреть университет. Когда мы пришли на автостоянку, он спросил:
— Что с тобой? Лицо такое, словно ты лишилась последнего друга… И ты исхудала, ну словно щепка.
— Ах, Клифф, — сказала я и расплакалась у него на плече.
Потом он вытер мне нос и завел мотор. Мы тронулись, и я рассказала ему все. Он промолчал, но вскоре свернул влево.
— Разве университет там? — спросила я.
— Неважно.
— Клифф, я тебе совсем опротивела?
Вместо ответа он остановил машину перед внушительным зданием, и мы вошли. Оказалось, что это картинная галерея. Все еще не говоря ни слова, Клифф повел меня на выставку старинной живописи и указал на картину.
— Вот, — сообщил он, — мой идеал женской красоты.
Я посмотрела. «Суд Париса» Рубенса.
— И вот, и вот, — продолжал Клифф, кивая на другие полотна Рубенса, чьи натурщицы, честное слово, ни про какие диеты наверняка ничего не слышали.
— Вот что требуется нашей стране! — объявил Клифф. — Побольше пухленьких девушек и побольше ребят вроде меня, способных оценить их.
Я молчала, пока мы не вышли из музея. Мне требовалось переосмыслить все мои представления. Но что-то меня грызло, и я напомнила ему, как он обругал фигуру Клариссы, девушки такого же роста и таких же объемов, что и я.
— А, да! — припомнил он, — Настоящая красавица, просто сногсшибательная…
— Погоди, Клифф, но ты же сказал… Он схватил меня за плечи.
— Ты меня за полного идиота принимаешь, дуреха? Так я бы и подал тебе повод взревновать!
— Но я никогда не ревную!
— Расскажите вы ей! Так где перекусим? «У Романова»? В «Бродяге»? Денег у меня полным-полно. Меня нежили теплые волны счастья.
— Клифф…
— Что, детка?
— Мне говорили про коктейль «Мечта идиота». В большой бокал кладут два банана; шесть сортов мороженого и…
— Ты отстала от века. Про «Эверест» слышала?
— О?
— На подносе строят пирамиду из двадцати одного сорта мороженого, скрепляя четырьмя бананами, жженым сахаром и орехами. Потом обливают шоколадным сиропом, утыкивают орехами под скалы, обсыпают ванильной пудрой, а вершину покрывают взбитыми сливками под снег. Ниже втыкают петрушку под деревья, а на верхнем склоне присобачивают маленького пластмассового лыжника. Его берешь на память о пережитом.
— О-о-о! — вздохнула я.
— По одному на клиента. Но если ты съешь все, я не плачу.
Я расправила плечи.
— Вперед, на взятие «Эвереста»!
— Ставлю на тебя, Плюшка.
Клифф самый лучший из всех мужчин в мире.
ДА БУДЕТ СВЕТ!
Эту телеграмму доктор естествознания, доктор философии и вообще большой ученый Арчибальд Дуглас прочитал с явным раздражением.
ПРИБЫВАЮ ГОРОД СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ ТЧК
ПРОШУ КОНСУЛЬТАЦИИ ХОЛОДНОГО СВЕТА ТЧК
БУДУ ВАШЕЙ ЛАБОРАТОРИИ ДЕСЯТЬ ВЕЧЕРА
Прибываю, значит? Прошу, значит? Да что ему тут — отель? Может быть, этот Мартин думает, что он, Арчибальд Дуглас, склонен тратить свое время на любого неощипанного гуся, который может раскошелиться на телеграмму? Про себя он уже составлял изысканнообескураживающий ответ, но тут заметил, что телеграмма послана из какого-то аэропортика на Среднем Западе. Черт с ним, пусть едет. Встречать его Дуглас, во всяком случае, не собирается.
Однако естественное любопытство побудило Дугласа достать справочник «Кто есть кто в науке» и отыскать нахала. Справочник гласил: Мартин, М.Л., биохимик и эколог, доктор мирангологии, магистр артоники и телеологии, ведущий специалист в области пыльпево-чешуйчатых калахари и эмфатических эфемизмов драмадоидов, руководитель кафедры преднатольного эндемогенеза — в общем, степеней у него на шестерых хватит… Хм-м — член редколлегии «Гугген-хенмовского обзора фауны Ориноко»; автор «Вторичного симбиоза коррупчатых долгоносиков», и так далее — еще три дюйма мелкого шрифта. Да, непростой такой старикашка, что и говорить.