Рассказы. Митря Кокор. Восстание
Шрифт:
— Что ж это, барин, убить нас хочешь?
В тот же миг толпа забурлила, заклубилась. Кто-то нагнулся над Трифоном, пытаясь его поднять. Охваченные безумием, люди метались в кипящем водовороте. Стрымбу еще не успел закончить вопроса, как дубинка с комлем величиной с детский кулак взвилась в воздух рядом с Мироном Югой. Она опустилась на голову старика с такой силой, что хрустнула кость. Шапка вдавилась в темя.
— Как ты смеешь, бандит, поднять… — вскрикнул было Юга, но не успел закончить.
Десятки палок и дубин замелькали в воздухе, молотя наперегонки в яростной сумятице. Мирон Юга, потеряв сознание, с раздробленным черепом, так и остался стоять между крестьянами, которые, толкаясь, чтобы изловчиться и получше ударить, поддерживали его, не давая упасть.
Открытая терраса с квадратными столбами наполнилась людьми, которые слепо колотили направо и налево, как будто всюду, даже в воздухе, кишели враги. Стекла окон с пронзительным звоном разлетелись вдребезги. Словно озеро, взбаламученное злой бурей, толпа колыхалась то в одну, то в другую сторону, как бы пытаясь быстрее выплеснуть душившую ее ярость. Разноголосый вой, грязная ругань смешались в сплошной гул, заглушавший отчаянные вопли прислуги… Ярость мгновенно взорвалась, словно грянула молния, давно зревшая в тучах и внезапно обрушившаяся на землю, не предупредив о себе даже раскатом грома. Крестьяне набросились и на слуг. Бумбу, стоявший рядом со старым барином, чудом отделался только несколькими тумаками, как будто в разгар бури его никто не узнал.
Только спустя несколько мгновений те, что ярились вокруг старого Юги, отошли от него один за другим, удовлетворенные или жаждущие других дел. Не поддерживаемый больше крестьянами, старик рухнул лицом вниз, царапая землю и в последний раз вдыхая, жаднее, чем когда-либо, ее сладостно-горькое благоухание. Никто больше о нем не думал. Отчаянно толкаясь, крестьяне переступали через тело, топтали его, давили и смешивали с землей, в которую он при жизни врос всеми своими корнями.
— Беги туда, Петрикэ, мужики убили старого барина! — крикнула во весь голос Мариоара, влетая во двор. — Беги, Петрикэ, побыстрее, а то они еще чего похуже натворят!
Петре закончил чинить ворота и теперь взялся прибивать что-то в глубине двора, в конюшне, — он решил заниматься только своими делами и ни во что не вмешиваться. От матери он узнал, что все мужики двинулись к господской усадьбе, и едва не поддался соблазну тоже пойти, но не для того, чтобы бесчинствовать или подстрекать людей, а как раз наоборот — чтобы придержать их, предотвратить то, что могут натворить Тоадер Стрымбу и ему подобные. Но он пересилил себя и остался дома, все больше растравляя боль, которая грызла его сердце; кроме того, он был твердо уверен, что крестьяне не посмеют коснуться старого барина, даже если пошли на него бунтом.
— Ох, беда какая! — испуганно ахнул Петре, будто его ударили по голове.
Он даже не взглянул на Мариоару, хотя любил ее и они собирались после пасхи сыграть свадьбу. Сейчас девушка показалась ему чужой, незнакомой, безразличной. Только ее голос резко, как никогда раньше, звенел у него в ушах.
Не говоря больше ни слова, он бросил работу и поспешно, почти бегом, кинулся к усадьбе. Мариоара трусила за ним, как собачонка, и, еле переводя дух, рассказывала о том, что произошло на барском дворе. Петре слушал, что она выкрикивала сзади, и ее слова, казалось, подталкивали его. В то же время он твердил себе, что идет понапрасну, — все равно не сможет один бороться со всем селом и помешать людям отвести душу.
В усадьбе все гудело, и гул был слышен издалека. Петре ускорил шаги. Он был без сермяги, как всегда, когда работал, а в руке держал топор, которым обтесывал колышки. Захватил он его с собой машинально, как палку, которую берешь в путь.
На главном дворе усадьбы крестьяне — раскрасневшиеся, ошалелые — остервенело кричали, бестолково тычась во все стороны, не зная, что предпринять. Одни бранились с батраками и слугами, другие беспричинно ссорились между собой, готовые схватить друг друга за грудки. У колодца кто-то пытался помочь стонущему Трифону Гужу. Петре взглянул на него мимоходом, но не остановился. Небольшая толпа скучилась с угрожающими криками у дверей квартиры Леонте Бумбу. Оттуда раздавались вопли жены приказчика. Множество людей, орудовало в канцелярии, разнося вдребезги все, что попадалось под руку, и с особой яростью набрасываясь на бухгалтерские книги, куда были занесены условия подряда на работу и долги мужиков.
Петре пошел на задний двор. Весь двор был забит народом, но все топтались на месте, будто ожидая приказа или хоть какого-нибудь знака.
— Где старый барин? — спросил Петре.
— Только что в дом его отнесли, — отозвался чей-то голос.
Петре не узнал ни того, кто ответил, ни остальных, будто они пришли с другого края земли. Вошел в усадьбу. На террасе почти никого не было. Выбитые окна разевали черные пасти. Люди бесцеремонно шныряли через широко распахнутые двери. В третьей комнате молча, сняв шапки, стояло несколько человек. Совсем недавно тут расхаживал Мирон Юга с заложенными за спину руками. Сейчас он лежал, вытянувшись на диване, между двумя окнами, и руки его были сложены на груди. Одежда была измазана землей, а лицо казалось маской из глины. Старый кучер Иким вытащил его из-под ног крестьян, а стряпуха Профира разостлала на диване белую простыню и зажгла в изголовье свечку, пламя которой металось между выбитыми окнами. Сейчас Профира пыталась хоть немного очистить от земли одежду и лицо покойника. Староста Ион Правилэ, стоявший здесь с другими, мягко сказал ей:
— Оставь ты его, тетка, оставь, пусть отдыхает, как бог определил…
Он хотел прибавить, что запрещено трогать покойника, пока не придет следователь, чтобы установить обстоятельства смерти, но не осмелился.
Петре долго глядел на покрытое грязью лицо старого барина. На левой щеке выделялась полоса крови, перемешанной с землей, будто лента черного бархата, выбившаяся из-под приплюснутой шапки. Он вздрогнул, услышав голос старосты, прозвучавший скрытой укоризной:
— А ты, Петрикэ, вроде тут не был?
— И хорошо, что не был, прости господи, — пробормотал, заикаясь, Петре. — Что из всего этого выйдет, один бог знает.
— Видать, так нам на роду написано было… — начал было Правилэ, но так и не решился закончить.
Впрочем, его тут же перебил Иким:
— Пойди ты, Петрикэ, может, тебя они послушают, не давай им больше грабить да рушить, и так довольно бед натворили! Для того мы и послали Мариоару за тобой… Иди, иди, ведь господа тебе добро сделали, подсобили в беде.
— Многим они подсобили, и вот какая награда! — хмуро пробормотал Петре.
— Слишком уж он был гневливым да вспыльчивым, прости ему господи, — негромко заметил Лука Талабэ.
Все молчали. Затем Петре, очнувшись, резко сказал:
— Кому здесь делать нечего, уходите!
Он даже не стал смотреть, послушались ли его, будто был в этом уверен. Вскоре у изголовья покойника остались только Иким, Профира и Мариоара.
Так же твердо Петре прогнал и остальных крестьян, которые еще слонялись по дому. Но когда он вышел на террасу, то натолкнулся там на нескольких мужиков, никак не желавших уйти с пустыми руками.