Рассказы
Шрифт:
«Газель» пыталась пропустить нас вперед, но Витька пристроился ей в хвост. «Газель» тормознула, Витька крутанул руль влево.
– Я в глубоком пике и выйти никак не могу, – прохрипел Витька, не позволяя «комби» перевернуться.
Мы легли на левое крыло и, чуть не встав на два колеса, с визгом пронеслись мимо «газели».
– Что делает он! Вот сейчас будет взрыв! Но мне не гореть на песке, запреты и скорости все перекрыв, я выхожу из пике… – пел Витька под нос. Запахло жженой резиной.
«Газель» мелькнула в зеркалах.
«Газель» заревела и стала угрожающе приближаться.
– Я вижу – решил на таран, – крикнул Витька и утопил газ. – А тот, который во мне сидит, опять заставляет в штопор.
Наш «Як-комби» ввинтился в едва заметное расстояние между серой «БМВ» и красной «мицубиси». Для «газели» было узковато, мы оторвались. Сплошной поток машин подарил нам короткую передышку. Витька отер пот со лба. Я посмотрелся в зеркало – не появились ли седые волосы. Седых волос я не увидел, зато увидел «газель» с вконец обезумевшим рулевым. «Газель» сигналила и раздвигала машины, как ледокол льды. Через пару секунд она уже поравнялась с нами с Витькиной стороны.
Харя крутанула руль вправо. Избегая столкновения, Витька тоже крутанул руль, «комби» сильно мотнуло. Харя повторила маневр, нас мотнуло сильнее. Мы уже неслись по проспекту Мира, поток машин был слишком плотным для резких маневров. Нужно было предпринять что-то неординарное. Витька издал продолжительный хрюкающе-сопящий звук. Он весь вытянулся, казалось, что он хочет втянуть в ноздри все: желтые листья, синее небо и прозрачный воздух.
Когда харя собралась боднуть нас в третий раз, Витька высунул голову и что есть мочи харкнул в открытое окошко «газели». Комок величиной в теннисный мячик влетел в кабину, послышался вопль и нецензурная брань, заглушающая рев моторов.
Показался Крестовский мост, пора было сворачивать. Витька сбавил скорость. «Газель» шла следом. Прямо перед поворотом Витька резко повернул, и наш «комби» точно вписался в уходящую вбок эстакаду. Сзади раздался скрежет. Харя не справилась с маневром, и «газель» застряла, зацепившись за ограждения.
– Терпенью машины бывает предел, и время его истекло, – подытожил Витька.
У ворот кладбища мы остановились, тяжело дыша и счастливо улыбаясь.
– Круто, – сказал Витька.
– Ага, – согласился я и повернулся назад за урной.
На сиденье урны не оказалось. Я посмотрел ниже. На коврике, среди наваленных инструментов и всякого автомобильного хлама, лежали две половинки сосуда под гжель, раскрывшиеся, словно переспелый плод. Из зазора между половинками густо рассыпалась пыль, похожая на белужью икру.
«… твою мать!» – подумал я.
– Не ругайся при мертвых... – сказал Витька, и я понял, что подумал вслух.
– Че делать-то? – спросил я, разглядывая гаечные ключи и промасленные тряпки, посыпанные белужьей икрой.
– Вазу скотчем
Мы взялись за дело. Я счищал веником прах с инструментов в коврик, а Витька обматывал вазу скотчем. Очистив все инструменты и сложив их на газетку, я аккуратно вынул резиновый коврик, наполненный прахом, из машины и с помощью воронки для бензина ссыпал все в склеенную вазу. Под конец в сером ручейке праха мелькнул клок собачьей шерсти и окурок. Вытряхивать прах обратно и перебирать уже не хотелось.
– У тебя что, собака есть? – спросил я Витьку.
– Булька была, умерла летом. Мама ее постоянно в машине расчесывала, дома она не давалась, а в машине – пожалуйста... от страха, наверное.
– Да уж… а окурок… бабушка табачный дым на дух не переносила, деда всю жизнь пилила за папиросы. И собак… И вот пожалуйста, теперь будет лежать вперемешку с бычком и шерстью твоей Бульки...
– Забей, – посоветовал Витька.
Я постучал ногой по тыльной стороне коврика, чтобы вытряхнуть остатки праха.
– Если все тело бабушки изначально было в этой вазе, то, интересно, каких частей теперь не хватает? – спросил я Витьку.
– Думаешь, здесь была вся бабушка?
– А как же… – неуверенно сказал я.
– Я слышал, что в урны насыпают только часть праха. Это и логично, ведь целая бабушка не может поместиться в такой маленькой вазочке, – заявил Витька со знанием дела.
– А куда же они остальное девают? – спросил я дрожащим голосом.
– Не знаю, смывают, наверное, в канализацию или фасуют по пакетикам и продают в виде удобрения для цветов.
– Все равно мне как-то неуютно, может, из-за нас потерялись бабушкины уши или грудь... – сказал я через минуту. – А грудью она очень гордилась. Она у нее здоровая была, сейчас такую уже не встретишь.
Погрузившись в размышления, мы вошли в ворота кладбища с гжельской вазой, хрустящей от скотча и похожей на осиное гнездо.
На месте нашего семейного захоронения кладбищенскими рабочими уже была вырыта ямка. Я бережно опустил в нее урну. Урна застряла на половине. Витька намотал слишком много скотча, и диаметр урны-свертка значительно расширился, она не лезла в отверстие. Пришлось поднажать сверху и даже тюкнуть легонько пару раз каблуком, чтобы упирающаяся урна проскочила-таки в ямку.
Когда крышка оказалась ниже уровня земли, я отошел, тяжело дыша, и обратился к Витьке.
– Давай лопату.
– Какую лопату? – отрешенно молвил Витька, зачарованный тем, как я втаптываю в землю урну с прахом бабушки.
– Как какую! Ту, которой я буду закапывать могилу!
– У меня нет никакой лопаты! Ты ничего не говорил про лопату! – обиделся Витька и предложил: – Давай так, без лопаты.
Мы засыпали ямку комьями земли, подталкивая их ботинками. Утрамбовали, постояли молча пару минут и пошли к машине.