Рассказы
Шрифт:
Я сказал:
— Поверни налево. — Слева была гостиная. Я вошёл за ним и включил свет. — Сядь.
Я остался стоять в дверном проёме, а он сел в единственное кресло. На мгновение, у меня закружилась голова, а под ногами качнулся пол, но, думаю, я не сдвинулся с места, не шевельнулся, не дрогнул. Если бы я это сделал, возможно, он бросился бы на меня.
Он спросил:
— Что ты хочешь?
Я должен был подумать об этом. Тысячу раз я представлял себе эту ситуацию, но больше не мог вспомнить подробностей, хотя припомнил, что обычно я предполагал, что Андерсон узнает меня, и сразу же, добровольно начнёт извиняться
Наконец, я сказал:
— Я хочу, чтобы ты сказал мне, почему ты убил мою жену.
— Я не убивал твою жену. Твою жену убил Миллер.
Я покачал головой.
— Это не правда. Я знаю. Полицейские сказали мне. Не утруждайте себя ложью, потому что я знаю.
Он мягко смотрел на меня. Мне хотелось вспылить, закричать, но у меня было ощущение, что, несмотря на пистолет, это было бы скорее смешно, чем устрашающе. Я мог бы ударить его рукояткой пистолета, но на самом деле, я боялся приблизиться к нему.
Так что я выстрелил ему в ногу. Он взвыл и выругался, затем наклонился, чтобы осмотреть повреждения.
— Хрен тебе! — зашипел он. — Хрен тебе! — Он раскачивался взад и вперед, держа свою ногу. — Я сломаю твою чертову шею! Я тебя убью!
Рана кровоточила через дыру в сапоге, но это было ничто по сравнению с фильмами. Я слышал, что испаряемые боеприпасы имеют эффект прижигания.
Я сказал:
— Скажи мне, почему ты убил мою жену?
Он выглядел больше злым и омерзительным, нежели испуганным, но перестал притворяться невиновным.
— Это просто произошло. Это просто одно из тех событий, которые случаются.
Я раздраженно покачал головой.
— Нет. Почему. Почему это случилось?
Он сделал движение, будто хотел снять ботинок, а потом передумал.
— Всё пошло не так. Там был замок с часовым механизмом, а наличных почти не было, это просто был большой провал.
Я снова покачал головой, не в состоянии решить: дебил он, или претворяется.
— Не говори мне, что это произошло. Почему это произошло? Зачем ты это сделал?
Отчаяние было взаимным. Он провёл рукой по волосам и хмуро посмотрел на меня. Теперь вспотел и он, но я не смог бы сказать, было ли это от боли или от страха.
— Что ты хочешь, чтобы я сказал? Что я потерял самообладание, да? Дела пошли плохо, и я потерял своё проклятое самообладание, а она оказалась там, годится?
У меня снова закружилась голова, и на этот раз, головокружение не останавливалось. Теперь я понимал — он был не глуп, он говорил мне чистую правду.
Как-то я случайно разбил кофейную чашку во время напряжённой ситуации на работе. Однажды я, к своему стыду, после ссоры с Эми, даже пнул свою собаку. Почему? Я потерял своё чёртово самообладание, а она попалась мне под ноги.
Я пристально смотрел на Андерсона и чувствовал, что бессмысленно ухмыляюсь. Теперь всё было так ясно. Я понял. Я понял нелепость всего, что я когда-либо чувствовал к Эми — моей любви, моего горя. Она была только плотью, она была ничем. Вся боль последних пяти лет испарилась. Я был пьян от этого облегчения. Я поднял руки и медленно повернулся. Андерсон вскочил и бросился ко мне. Я стрелял ему в грудь, пока не кончились пули, потом опустился на колени рядом с ним. Он был мёртв.
Я засунул пистолет в карман куртки. Ствол был тёплым. Открывая дверь, я не забыл воспользоваться носовым платком. Я был
В квартале от дома из-за угла появилась патрульная машина. Поравнявшись со мной, она почти остановилась. Они ехали мимо, я продолжал смотреть прямо перед собой. Я услышал звук тормозившего двигателя. Они остановились. Я продолжал идти, ожидая оклика, думая, что если они обыщут меня, и найдут оружие — я признаюсь. Нет смысла продолжать эти мучения.
Двигатель булькнул, заурчал громко, и машина с ревом помчалась дальше.
Может, я не «номер один», не самый очевидный подозреваемый. Не знаю, во что Андерсон был вовлечён с тех пор, как вышел, — возможно, есть сотни других людей, у которых были гораздо более веские причины желать его смерти, и, возможно, когда полицейские закончат с ними, они доберутся до меня, и спросят, что я делал той ночью. Однако, месяц — это, мне кажется, ужасно долго. Очевидно, их это не интересует.
У входа толпятся те же подростки, и, кажется, один лишь взгляд на меня опять вызывает у них отвращение. Интересно, исчезнут ли за пару лет эти вбитые в их головы пристрастия к моде и музыке, или они останутся с ними на всю жизнь. Думать об этом невыносимо.
На этот раз, я не разглядываю товары. Я без колебаний подхожу к прилавку.
В этот раз я точно знаю, чего я хочу.
Я хочу того, что чувствовал в ту ночь — непоколебимой уверенности, что смерть Эми, — не говоря уже о смерти Андерсона, — просто не имеет значения. Не больше, чем смерть мухи или амёбы. Это как разбить кофейную чашку или пнуть собаку.
Моей ошибкой было думать, что понимание я получу, когда имплант отключится и выйдет. Этого не произошло. Все было затуманено сомнениями и оговорками, вера была подорвана, в некоторой степени, на мой дурацкий комплекс поверий и суеверий, но я до сих пор помню мир, который он мне дал. Я могу еще вспомнить то наводнение радости и облегчения, и я хочу это вернуть. Я хочу это чувствовать не три дня, а всю оставшуюся часть моей жизни.
Убийство Андерсона не было добродетелью, а было моей слабостью. Оставаться собой означало жить со всеми своими противоречивыми желаниями, страдая от множества голосов, звучащих в моей голове, принимая смятение и сомнения. Теперь для этого слишком поздно, узнав вкус права решать, я понял, что не могу жить без этого.
— Чем я могу помочь вам, сэр?
Продавец сердечно улыбнулся.
Часть меня, конечно, по-прежнему сопротивляется тому, что я собираюсь сделать, считая это совершенно отвратительным.
Неважно. Это ненадолго.
Нежность
Когда я пинком открыл дверь, в нос ударили два запаха: смерти и разложения.
Один человек позвонил анонимно. Он каждый день проходит мимо нашего дома и встревожился, когда увидел разбитое, но не замененное оконное стекло. Он безрезультатно стучал во входную дверь. По пути к черному ходу сквозь просвет в занавесках он увидел на кухонной стене кровь.