Рассказы
Шрифт:
— Страна.
— Фантастика!.. Меня зовут Юджин.
— Очень приятно. Владимир.
— Оу, йес. Очень приятно.
Он вдохнул, икнул и начал эпически:
— Мы пили с Полом джин в баре «Дохлая лошадь», потом мы пили с Полом виски в баре «Беременный трубочист». Потом мы пили в аэропорту. Но это уже я плохо помню… О’кей… Слушай… Сейчас утро или вечер?
— Вечер.
— О’кей. Вечер.
Он достал из портфеля бутылку, как выяснилось, джина и отпил из горлышка:
— Будешь?
— Нет, спасибо.
— Как хочешь. (Эз ю уиш).
— Вне всякого сомнения. Железная логика.
— О’кей. Я никогда не пьянею.
— Это заметно.
— Спасибо. Будем следовать фактам. Ночь — это время, когда люди спят. Так?
— Так.
— Чтобы утром проснуться. Так?
— Так.
— Утро вечера мудренее.
Он сказал: «Take counsel with your pillow». Что переводится примерно так: «Посоветуйся с подушкой».
Я очень хотел сказать ему: «Ты — прирожденный оратор». Но не смог. Не хватило знания английского языка.
И поэтому я спросил по-простому:
— Ты остановился в отеле?
— Я не помню, — честно ответил Юджин.
— Хорошо. Я могу спросить хозяйку моих апартаментов, даст ли она тебе комнату на ночь. Это типа 20–30 евро. Кажется, у нее оставалась свободная комната. У тебя есть необходимая сумма?
— Симпатичная?
— Кто? Комната или сумма?
— Хозяйка.
— Хозяйка? Ничего себе. Деньги у тебя есть?
— Нет проблем.
Я позвонил хозяйке. Аннетте. Типичной эстонке лет тридцати пяти. Похожей на Линду.
Рассказал о пьяном бесхозном англичанине с конкретными деньгами.
Пришлось поуламывать. Она очень боялась пьяных англичан. Пришлось взять обещание с Юджина, что он будет вести себя прилично. К половине одиннадцатого Аннетте согласилась.
На следующий день я не видел Юджина и почти о нем забыл. Да и Аннетте осталась как-то за сферой моих культурологических интересов.
Через неделю, перед отъездом я все-таки решил зайти проститься с Аннетте на завтраке.
Она сидела за стойкой бара. Далее вы, конечно, угадываете сами.
Рядом с ней сидел Юджин, который очень страстно сжимал ее ладони в своих. Поглядев на них, я понял, что им не до меня.
Все-таки, что ни говорите, на белом свете не так много интересных сюжетов.
А у вас есть на попе родинка?
Я уже как-то рассказывал: мой прапрапрадедушка купил мою прапрапрабабушку на рынке. Купил, полюбил — и взял в жены. Была она то ли бурятка, то ли калмычка, то ли монголка, то ли якутка. В историю семьи она вошла как Алевтина-Самоедка. Но как-то негласно все у нас ее считали монголкой. Таково фамильное предание. Что здесь правда, что вымысел, уже никто никогда не установит. Но могу сказать следующее.
С Алевтины-Самоедки, или, как ее звали просто, бабы Алёфы в нашем роду твердо установились три традиции.
Во-первых, у всех без исключения наших родственников по бабушкиной линии в лицах есть что-то монголоидное. Раскосая скуластость. Или скуластая раскосость — как угодно. Ни круглолицая мордва, ни беловолосые немцы, ни орлоносые евреи, ни волоокие персы, ни синеглазые поляки (кто только к нам в род не захаживал!) — ничего с монгольским эпикантусом бабы Алёфы сделать не смогли.
Во-вторых, Алевтина-Самоедка поселила в нашей родне непробиваемое спокойствие, уравновешенность и полное приятие жизни, какой бы она ни была. Бравый солдат Швейк с Винни Пухом отдыхают.
В-третьих — глубоко интимное. Баба Алевтина подарила нашему роду большую родинку на попе. Если хотите подробностей — могу показать. За десять долларов. Эта родинка в нашей семье — первый признак счастливой судьбы.
Я родился очень спокойным монголоидом с огромной родинкой на розовой попе. В рубашке, почти четыре килограмма. Врачам я сразу предъявил, как спецпропуск, две макушки и две фиги.
— Ну, здравствуй, Чингисхан. Какая у тебя сзади вишенка-то! Как у мамки. К счастью… — сказал врач. — Чего не кричишь? Положено. Ну-ка, давай!..
Я пару раз хрюкнул для порядка и заснул. Проснувшись через два часа, непродолжительным, но властным кличем степняка потребовал титьку. Подкрепившись, заснул обратно.
Примерно в том же стиле я живу уже больше сорока лет.
И вот через сорок с лишним лет меня вызывал к себе начальник, мой бывший однокурсник Сеня Бабаев по кличке Баба, и сказал:
— Поедешь в Монголию?
— Так вроде в Испанию собирались…
— В Испанию едет Блиномазова. У нее там связи. Сыркин — во Францию. У него там родня. Эмигранты в третьем поколении. Мартынюк — в Швецию. Он шведским владеет. А ты — в Монголию.
— А я что, монгольским владею?
— Овладеешь, если надо. К тому же там все по-русски говорят.
— Вот как значит… Кто куда, а лещ в коптильню…
— Там сейчас не жарко. И вообще… В зеркало на себя посмотри. У тебя же морда лошади просит. По сравнению с тобой Батый — истинный ариец. За своего там сойдешь. Шучу. Вот тебе приглашение с билетом, виза не нужна. В воскресенье вылет.
— А жить я там где буду?
— В юрте. Опять шучу. Отель «Чингисхан».
Все эти танцы-реверансы про Испанию с Францией, если честно, я исполнял больше для порядка. Мне давно очень-очень хотелось именно в Монголию. Зов крови. Вернее — бабы Алёфы.
К пятичасовым перелетам я привык. Тем более ночным. Не успею поесть и задремать — «пристегните ремни». За окном застывший, как в какой-то вселенской пантомиме, взрыв рассвета. В царапинах на иллюминаторе ослепительно-радужная солнечная паутина. Наверху — васильковая, выгнутая дугой, твердь неба. Внизу — горы, похожие на гигантское мятое бурое одеяло. Войлок предгорий. Изумрудное море степи.
Мы подлетали к Улан-Батору («Улаан-Баатару»). Начиналась облачность. Аппарат вошел в бурлящую паклю туч и завибрировал. Сели мягко. Самолет, как положено, зааплодировал.