Рассказы
Шрифт:
— Бюдим саправлять савадьба по-таджикски, — уверенно сказал папа Хаджибека Бозор Ахмадович.
— Это как это? — поинтересовался Петр Петрович.
— Тут, в этот ваша дома. Жёнщён — атдельна, мющин — атдельна. На кавра сидеть, пилав с рукам кюшать.
— Ну уж это, извините, нет, — сказал Петр Петрович.
Спорили вежливо, но долго. Наконец решили справлять: во-первых, все-таки в ресторане и за столом, во-вторых, женщины и мужчины вместе, плов — пожалуйста, но можно вилкой.
Оркестр играл то русскую, то таджикскую музыку. Тамасик сидела в нашей белой фате, Хаджибек — в своем национальном
Таджикские родственники уехали, а Хаджибек остался в Москве. Он поселился в доме Тамасика, Петра Петровича и Серафимы Ивановны. Петр Петрович (не без усилий) устроил Хаджибека на работу — инструктором в ЦК ВЛКСМ. Пару недель Хаджибек старательно трудился, но потом затосковал.
— Что случилось, Хаджибек? — спрашивала его Тамасик. — Почему ты сегодня не пошел на работу?
— Голова болит.
— Выпей таблетку.
— Не хочу.
— Хаджибек, что-то случилось, я вижу. Ты больше не любишь меня, Хаджибек?
— Люблю.
— Что же произошло, Хаджибек?
Хаджибек вздыхал и, отвернувшись к стене, шептал:
— Хочу в Душанбе.
Это был Зов Гор.
Хаджибек стал упорно уговаривать Тамасика ехать с ним в Душанбе. Навсегда. Тамасик была готова ради Хаджибека на все, но навсегда ехать в Душанбе отказывалась.
Один раз они неделю гостили в Таджикистане. Стоял июль-месяц. Сорок пять градусов. Выцветшие голубоватые стволы чинаров. Повсюду горячая пыль, похожая на пепел. Вездесущий запах жженого кизяка и баранины. Ослы. То синие, то зеленые мухи, крупные и красивые, как самоцветы. Серые валуны пересохшего русла реки Душанбинки — словно волдыри от ожогов.
Хаджибек с Тамасиком спали за перегородкой в одной маленькой комнате с тремя братьями Хаджибека.
Ели: сначала семеро мужчин, потом четыре женщины, не считая Тамасика. Когда мужчины ели, женщины их обслуживали. Ели сидя на полу. Мужчины, разумеется, снимали ботинки. Эта пикантная подробность была особенно мучительна для Тамасика. Не говоря уже о сортире с бутылкой мутно-зеленой воды из арыка вместо бумаги. Хаджибек был победоносен. Он торжественно смотрел на Тамасика своими карими миндалинами, как бы говоря: «Видишь, любимая, как выглядит настоящая жизнь!» Ему было уютно есть без ботинок. Бутылкой в сортире, к ужасу Тамасика, он пользовался не всегда. Ему нравилось умываться из арыка. Запах кизяка и баранины он уважал намного больше ароматов «Красной Москвы».
Они вернулись в Москву. На работу Хаджибек больше не ходил. Несколько месяцев он лежал на диване и тихо и самозабвенно, как молитву, повторял: «Хочу в Душанбе». Тамасик продолжала работу над диссертацией, а Хаджибек неустанно уговаривал ее уехать. Тамасик отказывалась.
— Хорошо, — говорил Хаджибек, — защитишь диссертацию — поедем в Душанбе.
— Я не поеду в Душанбе, я буду жить в Москве. Чем тебе не нравится Москва, любимый?
— Ты поедешь в Душанбе. Ты — моя жена. Жена должна быть с мужем.
— Не поеду.
— Посмотрим.
Хаджибек стал периодически уезжать на родину: на пару недель, на месяц, на два. Возвращаясь — заводил ту же песню.
Работа над историей суффикса «-тель» шла к завершению. Четыреста страниц захватывающего текста были написаны. Была назначена предзащита. В день предзащиты Тамасик узнала, что она беременна.
— Ну вот. У меня будет сын. Я назову его Бахтияр.
Тамасик вступила в партию на втором месяце беременности и героически защитила диссертацию на пятом. Хаджибек в это время ностальгически гостил на родине. Он вернулся за неделю до родов. Роды прошли успешно. Когда Хаджибек узнал, что родилась девочка, он заплакал. От счастья или от горя — не ясно. Поплакав, он предложил на выбор три имени: своей матери и, соответственно, двух своих бабушек. Это были прекрасные имена: Юлдуз, Деляфруз и Мехриниссо. Вопреки всем требованиям Хаджибека девочку назвали Машей. Огорченный Хаджибек уехал в Душанбе. Он вернулся через год и в ультимативной форме потребовал, чтобы Тамасик с Машей-Юлдуз уехали с ним. Она сказала последнее «нет». Состоялся развод. От алиментов Тамасик отказалась. Хаджибек не настаивал.
Маша росла. Где-то раз в год Хаджибек звонил, чтобы спросить, как дела у дочки. «Нормально», — отвечала Тамасик и быстро вешала трубку.
Через девять лет умер совсем еще не старый Петр Петрович, еще через два — Серафима Ивановна. Они умерли совершенно неожиданно, что называется, мгновенно угасли. Тамасик осталась без прислуги, судков и служебного авто. Вдвоем с Машей, в большой трехкомнатной квартире с зарплатой доцента. Это был шок. Пришлось учиться жарить яичницу, пылесосить, стоять в очереди в сберкассу, чтобы оплатить квартиру. Квартира и зарплата у Тамасика были, мягко говоря, приличные. Но все это после номенклатурного рая казалось нищенством и концом света. Тамасик справилась.
Когда Маше исполнилось пятнадцать, неожиданно приехал Хаджибек. «Навестить дочку». Он привез дыню и тюбетейку. Он стоял в дверях с тюбетейкой, надетой на дыню, которую держал в руках перед собой, и улыбался. На дыне были нарисованы фломастером глаза, нос и рот. И подписано: «Моя доченька Юлдузик». Тамасик, Тамара Петровна, в дом его не пустила. Хаджибек поплакал (она видела это в глазок двери) и уехал. Раз в два-три года Хаджибек звонил, чтобы услышать «нормально» и — гудки. Еще чрез десять лет в доме Тамары Петровны и Маши появился я. Еще через год — наш сын. А еще через пятнадцать — мы развелись. Но это отдельная и несильно интересная история.
Важно следующее: через тридцать пять лет после рождения Маши и за четыре года до нашего развода вдруг однажды утром, где-то в полшестого раздался звонок в дверь. Теща была в отъезде. Маша с сыном на даче. Я, обернувшись в плед, открыл дверь. На пороге стоял красивый южный молодой человек лет двадцати.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
— Меня зовут Бахтияр. Я брат Маши.
«Интересно», — думаю.
— Я вас слушаю, — сказал я.
— Я сын Хаджибека…
— Это я понял.
— Папа умер. Два месяца назад…
— Глубоко сочувствую…
— А я… я приехал в Москву. С братьями.
— И сколько же у вас, извините, братьев?
— Трое.
— Так, значит, вас всего четверо? И что же?
— Мы бы хотели на время остановиться у вас. А потом мы найдем работу. Я буду работать.
— Интересно. Кем же?
— Пока не знаю. Кем-нибудь. А вообще-то я очень хочу учиться. Вы ведь работаете в университете?
— Работаю.
— Я бы мог поступить в университет.