Рассказы
Шрифт:
Очень мне нужны твои птицы в ванне, - сказал Лесли.
– Может, она горло себе перережет, если шторы не задернут. Мне все равно - лишь бы интересно.
Она прошлепала за угол, на улицу, где вздыхали ухоженные деревья и сияли уютные окна.
Мне только старых перьев в ванне не хватало, - сказал Лесли.
Гермион направилась к тринадцатому номеру по Буковой.
Можно и буки разглядеть, - сказал Лесли, - если перископом обзавестись.
На тротуаре напротив, под пузырчатым фонарем мы ждали, пока Гермион откроет
Мать Гермион, толстая добрая курица в фартуке, встряхивала на плите сковородку.
Есть хочется, - сказал я.
Ш-ш-ш!
Гермион вошла на кухню, и мы метнулись к углу окна. Она оказалась старая, чуть не все тридцать, темно-мышиного цвета короткая стрижка, печальные большие глаза. Роговые очки, твидовый строгий костюм и белая блузка с аккуратным галстуком. Она как будто вовсю старалась выглядеть как фильмовая секретарша, которой достаточно снять эти свои очки, призаняться волосами, расфуфыриться в пух и прах, и тут же она превратится в сногсшибательную диву, и ее шеф, Уорнер Бакстер, ахнет, влюбится и женится на ней; но если бы Гермион сняла очки, она не смогла бы отличить Уорнера Бакстера от электромонтера.
Мы стояли так близко к окну, что слышали, как скворчит картошечка.
Как тебе было на службе, детка? Ну и погода, - сказала мать Гермион, занятая сковородкой.
А ее как зовут, Лес?
Хетти.
Все в этой жаркой кухне, от грелки на чайнике и старинных часов до киски, которая урчала, как чайник, - все было добротное, скучное и на своем месте.
Мистер Траскот был просто кошмарен, - сказала Гермион, влезая в шлепанцы.
Где ж ее кимоно?
– сказал Лесли.
Вот тебе чашечка чудного чая, - сказала Хетти.
Все у них чудное в их старой дыре, - проворчал Лесли.
– И где эти семь сестер, как скворцы?
Дождь припустил сильней. Он обрушился на черный задний двор, на уютную конуру - Гермионин дом, и на нас, и на спрятанный, обеззвученный город, где и сейчас еще в гавани "Мальборо" подводное пианино вызвякивало "Типперери" и веселые хнойные женщины повизгивали в свой портвейн.
Гермион с Хетти ужинали. Двое утопленных мальчиков с завистью на них смотрели.
Полей кетчупом-то картошечку, - шепнул Лесли; и ей-богу, она полила.
Неужели так ничего нигде и не происходит?
– сказал я.
– Во всем мире? По-моему, "Всемирные новости" - сплошная фальшивка. Никто никого не убивает. И нет больше никаких грехов, и любви, и смерти, жемчугов, разводов, и норковых шубок, и вообще, и никто не подсыпает мышьяк в какао...
Поставили бы для нас хоть музыку, что ли, - сказал Лесли.
– И потанцевали бы... Не каждый вечер двое парней смотрят на них в окно. Ведь точно - не каждый!
По всему зыблющемуся городу неприкаянные, утопленные человечки, которым нечего тратить и некуда пойти, стоят в карауле под мокрыми окнами, и ничего не происходит.
У меня уже началось воспаление легких, - сказал Лесли.
Урчат огонь и киска, старинное время утиктакивает наши жизни. Хетти с Гермион убрали со стола и сперва молчали довольно долго, спокойные, надежно укрытые в своей освещенной коробке, а потом посмотрели друг на друга и медленно улыбнулись.
Они тихо стоят на своей пристойной, урчащей кухне и друг на друга глядят.
Будет что-то интересное, - совсем неслышно шепнул я.
Сейчас начнется, - сказал Лесли.
Мы уже не замечали мерзкого хлещущего дождя.
Улыбки будто приклеены к лицам двух тихих, молчащих женщин.
Сейчас начнется.
И мы слышим, как Хетти говорит негромко, таинственно:
Принеси альбом, детка.
Гермион открывает шкаф и вытаскивает оттуда большой стылого цвета семейный альбом и кладет на середину стола. А потом они с Хетти садятся за стол, рядышком, и Гермион открывает альбом.
Это дядя Элиот, который умер в Портколе, у него спазм был, - сказала Хетти.
Они с любовью разглядывают дядю Элиота, но нам его не видно.
Это Марта-шерстяная-лавка, ты ее не помнишь, свихнулась на шерсти, вечно шерсть, шерсть, шерсть; велела - похороните ее в кофте вязаной, такой лиловой, но муж ни в какую. Он в Индии был. А тут твой дядя Морган, - сказала Хетти, из кидуэлльских Морганов, помнишь?
– стоит на снегу.
Гермион переворачивает страницу.
А это Майфони, ни с того ни с сего, помню, тронулась. Когда кормила. А это твой двоюродный брат Джим, священником был, пока не дознались. А вот и наш Берил, - сказала Хетти.
Но все время она говорила так, будто повторяла урок: любимый урок, затверженный наизусть.
Мы поняли, что они с Гермион просто ждут.
И вот Гермион опять переворачивает страницу. И по таинственным их улыбкам нам ясно, что того-то они и ждали.
Моя сестра Катинка, - сказала Хетти.
Тетя Катинка, - сказала Гермион. Они склонились над фотографией.
Помнишь тот день в Эбериствич, Катинка?
– тихо спросила Хетти.
– Когда мы с хором ездили на прогулку?
На мне было новое белое платье, - сказал новый голос.
Лесли вцепился мне в руку.
И соломенная шляпа с птичками, - сказал ясный новый голос.
Губы у Гермион и у Хетти не шевелятся.
Я всегда любила птичек на шляпе. Только перья, конечно. Это было третьего августа, мне было двадцать три.
Двадцать три тебе исполнилось в октябре, Катинка, - сказала Хетти.
Да, верно, солнышко, - сказал тот голос.
– Я же была Скорпион. И мы еще встретили на променаде Дугласа Пью, и он сказал: "Ты сегодня как королева, Катинка", он сказал, "Ты сегодня как королева", он сказал. Почему эти два мальчика заглядывают в окно?