Рассказы
Шрифт:
И тут, когда они наконец разминулись с женщиной, в глаза ему бросилась неоновая вывеска. "Вход в отель" - низко над книжным киоском светились красные буквы. Это был вход в "Западный гранд-отель" с перрона, откуда пассажиры прямо попадали в комфортабельные апартаменты. Вот если бы им с Мари снять здесь номер и хотя бы одну ночь почувствовать себя счастливыми. Через вращающиеся двери под красной сверкающей вывеской торопливо шли люди с чемоданами и газетами. Не понимая, зачем он это делает, Норман направился к отелю и тоже вошел через вращающиеся двери.
Он поднялся по двум коротким лестничным маршам, потом прошел еще через двери и оказался в просторном холле. Слева перед ним была длинная изогнутая стойка, за которой сидел администратор, справа - конторка портье. Кругом низенькие столики и кресла; пол устлан коврами. Указатели подсказывали, как пройти к лифту, в бар и в ресторан. Слева поднималась широкая пологая лестница, тоже устланная коврами.
Он представил, как они с Мари отдыхают в этом холле, где сейчас сидели другие, а перед ними стояли стаканы со спиртным, чайники и полупустые вазочки с бисквитным печеньем. Он немного постоял, рассматривая сидящих, а потом с независимым видом стал подниматься по лестнице, говоря себе, что в один прекрасный день они непременно снимут здесь номер и проведут хотя бы ночь среди этого великолепия. Следующая лестничная площадка была обставлена как гостиная, с такими же креслами и столиками, как в нижнем холле. Все разговаривали вполголоса; пожилой официант-иностранец, прихрамывая, собирал чайники на серебряных подносах; пекинес спал на коленях у хозяйки.
Следующий этаж выглядел уже иначе. Это был длинный широкий коридор с номерами по обеим сторонам. Из него вели другие, точно такие же. Мимо, потупив глаза, проходили горничные; из комнаты с табличкой "Только для персонала" слышался тихий смех; официант прокатил столик на колесиках, уставленный посудой, среди которой возвышалась завернутая в салфетку бутылка вина. "Ванная", - прочел Норман и из любопытства открыл дверь. И тут его осенило. "Боже мой!" - прошептал Норман. В его голове мгновенно возник план, благодаря которому десятилетие шестидесятых стало для него таким особенным. И потом, через много лет, вспоминая, как он обнаружил эту ванную на втором этаже, Норман так же дрожал от восторга, как в тот первый вечер. Он тихо вошел, закрыл за собой дверь и медленно опустился на край ванны. Помещение было огромное, как и сама ванна, словно в королевском дворце. Стены отделаны белым мрамором с нежными серыми прожилками. Два невиданно огромных медных крана, казалось, ждали, что он придет сюда с Мари. Они будто подмигивали ему, зазывали, будто говорили: здесь вполне удобное местечко, и почти никто не бывает, теперь в каждом номере отдельные ванные. Сидя в плаще на краю ванны, Норман подумал, что сказала бы Хилда, если бы его увидела.
Своим открытием он поделился с Мари, когда они встретились в "Барабанщике". Он исподволь подводил к своему замыслу, сначала описывал отель, рассказывал, как бродил по его коридорам, потому что не хотелось идти домой.
– В конце концов я оказался в ванной.
– Ты хочешь сказать в туалете, милый? Тебе приспичило...
– Нет, не в туалете. В ванной на втором этаже. Она вся отделана мрамором, честное слово.
Мари сказала, что только он способен на такое - разгуливать по отелю, где не живет, да еще отправиться в ванную. Норман продолжал:
– Знаешь, Мари, мы могли бы пойти туда.
– Как это - пойти?
– Эта ванная пустует полдня. Наверное, ею вообще не пользуются. Мы могли бы отправиться туда хоть сейчас. Сию минуту, если бы захотели.
– Но у нас сейчас ленч, Норман.
– Вот об этом я и толкую. Мы могли бы там и перекусить.
Из музыкального автомата неслась скорбная мольба не отвергать протянутой руки. "Возьми мою руку, - пел Элвис Пресли, - возьми мою жизнь". Служащие рекламного отдела из "Долтон, Дьюэр и Хиггинс" громко обсуждали шансы на кредит в "Канейдиан пасифик". Архитекторы из "Фрайн и Найт" сетовали на строгости в муниципальном планировании.
– Где? В ванной, Норман? Мы же не можем просто так туда пойти!
– Почему бы и нет?
– Не можем, и все. Пойми, не можем.
– Нет, можем.
– Норман, я хочу быть твоей женой. Хочу, чтобы мы всегда были вместе. Но я не пойду ни в какую ванную.
– Я понимаю тебя. Я тоже хочу, чтобы мы поженились. Но нам нужно придумать, как это сделать. Ты же знаешь, мы не можем взять и пожениться.
– Да, конечно, я понимаю.
Теперь они постоянно обсуждали эту тему. Само собой разумеется, они обязательно поженятся когда-нибудь. Нужно только решить, как быть с Хилдой. Мари представляла по рассказам Нормана, как Хилда трудится не разгибая спины в их квартирке в Патни, а потом идет к Фаулерам пить портвейн или в клуб. Норман нарисовал не слишком лестный портрет своей супруги, и когда Мари робко сказала, что ей в общем-то все равно, какая она, Норман ее понял. Он не рассказал только об одном - о ненасытности Хилды в постели, о ее ночных вожделениях, как он называл это про себя. Такие подробности были бы неприятны Мари.
Самое сложное было уладить экономическую сторону развода с Хилдой. Норман никогда не будет много зарабатывать, ни в бюро путешествий, ни где-либо еще. Зная Хилду, Норман понимал, что едва речь пойдет о разводе, она потребует от него чудовищные алименты, и по закону он обязан будет платить. Она заявит, что надомная работа обеспечивает ей только гроши на мелкие расходы и даже такая работа ей уже не по силам, скажет, что у нее обостряется артрит или ее мучают ознобыши, придумает что угодно. Хилда возненавидит его за то, что он бросил ее и она лишилась покорного спутника жизни. Она все объяснит его изменой - и свое горькое недовольство жизнью, и свою бездетность: она увидит умысел там, где его и в помине не было, и злоба застынет в ее глазах.
Мари мечтала родить ему ребенка, ведь у него никогда не было детей. Она хотела иметь много детей и знала, что будет прекрасной матерью. И он это понимал: достаточно было посмотреть на Мари - сама природа назначила ей материнский удел. Но в таком случае ей придется бросить работу, как она и собиралась после замужества. А это означало, что они втроем будут существовать на мизерное жалованье Нормана. Не только они трое, но и дети тоже.
Перед этой головоломкой он был бессилен: он не мог найти решения, но почему-то верил, что чем чаще они бывают вместе, чем больше обсуждают свое положение и чем сильнее любят друг друга, тем больше надежды на то, что в один прекрасный день все как-то образуется. Правда, Мари не всегда терпеливо слушала его, когда он пускался в такие рассуждения. Она соглашалась, что надо сначала разобраться со всеми проблемами, но иногда вела себя так, будто никаких проблем и в помине нет. Ей хотелось забыть о существовании Хилды. Во время их встреч, всего лишь на какой-то час, она утешала себя тем, что они поженятся совсем скоро, в июле или даже в июне. Норман неизменно возвращал ее на землю.
– Давай сходим в отель и просто посидим там, - уговаривал он Мари. Сегодня вечером, перед твоим поездом. Это лучше, чем идти в буфет на вокзале.
– Но это же отель, Норман. Туда пускают только тех, кто там живет...
– В бар отеля может зайти кто угодно.
И вечером они отправились в отель, выпили в баре, а потом он повел ее на лестничную площадку первого этажа, обставленную как гостиная. В отеле было тепло. Мари призналась, что ей хочется опуститься в кресло и заснуть. Норман рассмеялся и ничего не сказал про ванную - с этим не следовало торопиться. Он посадил Мари в поезд, и тот увез ее к матери, миссис Драк и Мэйвис. Норман не сомневался, что всю дорогу домой Мари будет вспоминать великолепие "Западного гранд-отеля".
Наступил декабрь. Туманы кончились, но пришли холода, подули ледяные ветры. Каждый вечер, перед поездом, они заходили в бар отеля. "Давай сходим в ту ванную, - предложил он как-то раз.
– Просто так". Норман не настаивал и вообще впервые упомянул про ванную с тех пор, как рассказал ей о своем открытии. Мари, хихикнув, ответила, что он несносен и она опоздает на поезд, если станет тут глазеть на ванные, но Норман возразил, что у них в запасе еще масса времени. "Как глупо!" - пробормотала Мари, остановившись в дверях и заглядывая в ванную. Норман обнял ее за плечи и увлек внутрь, боясь, как бы их не увидела горничная. Он запер дверь и поцеловал Мари. В первый раз почти за целый год они целовались не на людях.