Рассказы

Стаут Рекс

В одиннадцать он свернул с дороги на тропинку, кружившую у известняковых утесов. В трехстах ярдах впереди виднелся низкий, заросший диким виноградом домик, стоявший посреди маленькой лужайки.

Это был дом сеньора Мартина.

Казначей Гарвей Росс остановил пони и некоторое время в полной тишине смотрел на домик. Затем все происшедшее снова всплыло в его памяти, и он удивился редкому очарованию местечка и даже самого домика.

Сразу за ним начиналась роща, прохладная и тенистая. По обе стороны тянулись ряды кофейных деревьев, ярко-белых от бесчисленных

цветов; долина отсюда казалась покрытой густо-пурпурными пятнами, то тут то там разбавленными самыми прекрасными цветами на свете.

Надо всем этим великолепием царил густой, отбирающий последние силы аромат лилий.

Но в тот момент казначея занимали лишь его собственные эмоции. Только сейчас он понял, что его развлечение содержит в себе элемент настоящей опасности.

Вполне возможно, именно в это самое время Мартин наблюдает за ним в любое из затененных окошек; возможно, он уже узнал его. Размышляя об этом, казначей тронул своего пони и скрылся за следующим поворотом тропинки.

Там он достал из неудобной кобуры один револьвер и сунул его в карман плаща; предприняв эту меру предосторожности, он развернулся и смело поднялся к дому.

Едва он остановил пони, как дверь перед ним раскрылась и на пороге появилась пожилая женщина.

Казначей спустился на землю, приподнял шляпу и поклонился.

— Я хочу видеть Джеймса Мартина, — произнес он.

Женщина быстро молча взглянула на него.

Потом она спросила низким, хриплым голосом:

— Зачем?

Казначей снова поклонился.

— Я хотел бы сообщить это мистеру Мартину лично, — сказал он. — Он здесь?

— Нет. — Легкий интерес мелькнул на лице женщины, и она добавила: — Вы были его другом?

— Да, — кивнул казначей, про себя благодаря ее за этот вопрос и думая о том, кем она могла быть. — Когда он будет дома?

Вместо ответа, женщина после недолгого раздумья обернулась и громко позвала:

— Мигель!

Через мгновение в дверях появилась обвислая сияющая физиономия.

— Возьми пони, — коротко сказала женщина.

Затем, сделав знак казначею следовать за ней, по дорожке, огибающей дом, женщина пошла к роще.

Казначей интуитивно понял, зачем они идут туда.

Это было в воздухе, в голосе женщины и в ее молчании, и он в тишине пошел за ней по тенистой роще, перешел через шаткий бревенчатый мостик и оказался в другой роще, еще более тенистой, чем первая. Женщина вдруг резко остановилась перед гигантским деревом, и казначей, догнав ее, встал рядом с ней.

Его предположение оказалось верным. У их ног покоилась ровная земляная насыпь, над высокой травой, покрывавшей ее, возвышалась известняковая плита с высеченной надписью:

«ДЖЕЙМС МАРТИН

Умер 22 декабря 1907 в возрасте 24 лет».

Женщина присела на ствол поваленного дерева и в тишине спокойно смотрела на надгробие. Наконец казначей повернулся к ней.

— Значит, — произнес он, — шесть месяцев назад.

Женщина кивнула.

— Я — судовой казначей Росс, военно-морские силы, — продолжил он. — Возможно, он рассказывал обо мне. Я знал вашего… его…

— Моего сына, — без всякого выражения откликнулась она.

Надо сказать, казначей был несколько удивлен; ему как-то никогда не приходило в голову, что у Мартина могла быть мать. Он знал, что должен был заговорить, сказать женщине что-нибудь; но он чувствовал, что сказать ему нечего.

Наконец он неловко выговорил:

— Он был хорошим парнем.

Женщина снова кивнула:

— Думаю, да. Он рассказывал о вас. Он говорил, что вы всегда были добры к нему. Думаю, я должна поблагодарить вас.

— Вы не расскажете мне об этом поподробнее? — попросил казначей. — Я имею в виду — о нем, и как он попал сюда, и как он… ну, о его конце.

И он сел рядом с ней и стал ждать.

Женщина начала с горькой улыбкой:

— Теперь я уже могу говорить о нем. Почему-то я больше не принимаю это так близко к сердцу. И это все вина Джимми. Может быть, вы правы. Может быть, он и был хорошим парнем; но почему-то мне казалось, что из него толку не выйдет, — тяжело вздохнув, заключила она.

Казначей поднялся и снова посмотрел на могилу.

Когда женщина заговорила вновь, ее голос звучал так печально, что казначей содрогнулся.

— Он был точно таким, как и его отец. Тот умер, когда Джимми было двенадцать, а остальные были еще малышами. Папаша всегда был кретином, а Джимми — такой же, как и он. И когда я уже умирала от голода и переутомления, Джимми получил от флота эти деньги.

Он назвал их премией. Я так ничего и не поняла. Я в любом случае никогда не хотела, чтобы он шел во флот, но он не слушал меня. И тогда, когда он получил эти деньги, он привез нас всех сюда, где могут жить одни негры. Энни и Том тоже страдали из-за этого. Я много думала об этом, и я не удивлюсь, если он украл эти деньги. Энни и Том не такие. Вы не видели их, проезжая по дороге?

Казначей с усилием повернулся к ней и покачал головой:

— Нет. Но он — он был хорошим работником.

Собственные слова прозвучали в его ушах как чужие, глупо и пусто. Здесь царили лишь прах и боль. Слова были бесполезны.

— Возможно, — продолжила женщина. — Но когда жизнь такой женщины, как я, оказывается разбита мужчиной и его таким же сыном, она не может думать ни о ком из них слишком хорошо. Он должен был отдать эти деньги мне, я заслужила их. Но он твердил лишь о Томе и Энни, и что он собирается сделать для них, и привез нас сюда, где жить могут одни негры.

И теперь он ушел, а я не могу никого уговорить остаться здесь, и негры не работают, и живем мы теперь хуже, чем когда-либо. Он должен был остаться во флоте. По крайней мере, тогда мы имели от него сорок долларов в месяц.

Казначей снова заставил себя заговорить:

— Но место, кажется, не в таком плохом состоянии.

Вы могли бы продать его.

Женщина рассмеялась — хриплый, надломленный смех, от которого казначей содрогнулся. Она показала на усыпанные белыми цветами дикие заросли, окружавшие дом.