Рассказы
Шрифт:
– Ничего, – сказал колдун странно глубоким, потусторонним голосом, потерпи… – и жесткие пальцы его взялись за кисточку шелкового пояска.
Вирлена дрожала все сильнее; плечи ее сотрясались, и зуб на зуб не попадал.
– Я разожгу огонь, – прошептал колдун, и в очаге тут же вспыхнуло пламя, – тебе не будет холодно… Пойдем…
И он увлек ее за собой в глубину своего жилища, и тонкий красный поясок, соскользнув, так и остался лежать на пороге.
Вирлене хотелось умереть, ничего не видеть и не слышать; чужая рука коснулась ее
– Ничего, – тихо, мягко прошептал колдун. – Потерпи…
И рука его двинулась ниже, ощупывая талию, оглаживая живот, и девушка замерла в надежде, что самого страшного и стыдного места рука не достигнет – и в ту же секунду жесткие пальцы нашли его, нашли сквозь рубаху, юбку и передник…
– Пожалуйста… – простонала Вирлена, – не надо…
– Не бойся, – прошептал колдун отрешенно. – Не бойся…
Две его горячих ладони легли девушке на бедра; провели раз, скользнули ей за спину, погладили там… И снова и снова повторялись неторопливые, мягкие прикосновения, пока у Вирлены не зазвенело в ушах, и незнакомое, горячее, почти мучительное чувство не поднялось из самого ее нутра – и немного ослабило дрожь.
Что-то негромко треснуло – и она сразу почувствовала, как ослаб пояс юбки и завязка передничка.
– Ой… – она схватила ускользающий подол руками – но запястья ее были тут же крепко схвачены:
– Нет.
Юбка и передник соскользнули на пол – Вирлена осталась в вышитой рубахе до щиколоток.
Горячие ладони колдуна снова легли ей на бедра, теперь она чувствовала их так ясно, будто не тонкой ткани, а собственной ее кожи они касались. Когда-то жесткие пальцы теперь ласкали ее – ласкали так нежно, так бережно, так ласково, что она согрелась наконец, и, справившись с дыханием, смогла длинно, прерывисто вздохнуть.
– Хорошо, – шептал колдун в самое ее ухо, и шепот этот тихонько щекотал ее, – хорошо…
Руки его скользнули по рубашке вверх, провели по спине, по тяжелым косам, по плечам, по голове… Ей уже не были противны эти прикосновения она дивилась себе, она даже немного расслабилась, будто не с ней, а с кем-то другим происходило это странное действо; дрогнули завязки на вороте рубахи – и сам ворот ослаб, и рубаха медленно поползла, не держась на плечах…
Она вцепилась в ткань мертвой хваткой; запястья ее снова были пленены, и тихий, твердый голос снова велел:
– Нет.
И столько силы, столько скрытой власти было в этом голосе, что Вирлена не решилась сопротивляться, хоть как ни мучительно стыдно ей было, когда рубаха упала на пол и она осталась стоять, совершенно нагая.
Горячие ладони коснулись обнаженного тела. Вирлена вскрикнула и сжалась, ожидая неминуемого и ужасного; но ужасного не случилось. Горел огонь в очаге, облизывая ее тело волнами приятного тепла; сильные и нежные мужские руки успокаивали, осторожно подбадривали, путешествуя по бедрам, и вдоль спины, и по плечам, и по тонкой шее:
– Ты красавица… Пугливый звереныш с атласной шкуркой. Не бойся меня… Ты видишь, я сам дрожу перед тобой…
И он тихонько привлек ее к себе, и она почувствовала, как в груди его под черной хламидой неистово колотится сердце:
– Нет тебе равных… Королева не сравнится с тобой… Не бойся же…
Руки его чуть сильнее сжали ее грудь – и, застонав, Вирлена выгнулась дугой, сотрясаемая новой, невиданной дрожью – то была дрожь страха и стыда, смешанная с дрожью неизъяснимого, неясного желания.
Сама не зная как, она очутилась лежащей на теплой, мохнатой звериной шкуре; пальцы колдуна бегали по ее телу, как пальцы дудошника бегают по дырочкам флейты. Она металась, пытаясь прикрыться руками, потом почему-то заплакала, потом перестала.
– Хорошо, – колдун отвел ее ладони, защищающие вздрагивающую грудь, хорошо…
И губы его коснулись сначала белого холма, а потом розовой вершины его; она, сама не зная зачем, обхватила вдруг его шею – не то оттолкнуть хотела, не то, наоборот, притянуть поближе…
– Хорошо, – шептал он успокаивающе, – вот как хорошо… Разве тебе плохо? Разве тебе страшно?
И рука его оказалась там, где Вирлена боялась ее больше всего.
Где-то горел очаг, и багровые отсветы падали на потолок; и тогда она внезапно, вдруг осознала, что она сейчас – его, что принадлежит ему без остатка, и ей радостно было бы снять перед ним не только одежду – саму кожу…
Потом было больно и горячо. Она снова дрожала, и снова всхлипывала; осторожно оглаживая ее грудь, он успокаивал:
– Все, все… Не бойся. Не надо бояться. Уже все.
Потом она долго лежала в кромешной темноте, обессилевшая, безвольная, разомлевшая… В дымаре дышал ветер, и тихо поскуливал дом, и снова пахло терпкими, горькими травами – и в их запахе она ощущала едва уловимый дурманящий аромат, и ласковая рука лежала на ее голове; потом ее заботливо накрыли шкурой – точно такой же, как та, что была под ней. Она хотела думать – но мыслей не было, только теплая пустота…
Утром, пошатываясь, она шла домой.
Вставало солнце; подставляя ему лицо, Вирлена поняла вдруг, что сегодня увидит Кирияшика, что они поженятся, что каждый день их будет праздником, а каждая ночь… И тело ее сладко застонало, предчувствуя, как же сладко любить – любимого…
…В тот же день в село вернулся – радостный, напуганный, растерянный, но целый и невредимый – Кирияшик. Какой-то там вышел новый указ, и четвертый сын в семье, да еще неполных семнадцати лет, никак не подлежал уже набору; родичи счастливчика чуть не рехнулись от радости, а матери других парней, уведенных вместе с Кирияшем, зачастили на дорогу высматривать сыновей. Надежда их скоро сменилась отчаянием – больше никто не вернулся домой. Никто.