Рассказы
Шрифт:
Щек молчал, ошарашенный.
– С ним, – вмешался начальник стражи. – Если б не берегиня, фиг бы он ушел!
– Хорошо, – Бог снова склонился над своей игрой и осторожно перевел с позиции на позицию крохотную пульсирующую фигурку. – Идите, ради бога. Только ведь жить там, Щек, нельзя. Нечего кушать и нечем дышать, и отовсюду лезет такая-сякая гадость. Ты-то, может, и выживешь, а берегини, – он покосился на Дану, – берегини там и три дня не живут. Иди, только знай, что обратно под купол никто тебя не пустит. Иди.
Сигарета
Бог снова поднял голову:
– Ну что ты смотришь? Знаешь, чего мне стоит этот купол и те, кто под ним живут? Хочешь свободы – вперед. Беглец чер-ртов. Бунтарь. Повстанец, – он скривил губы и вернулся к своей игре.
Снова стало тихо. Где-то в глубинах зала осыпался песок.
– Так, это. Вывести их? – несмело поинтересовался начальник стражи.
– Да, – резко сказал Бог. – Только дай ему бумагу и перо. Пусть напишет, что я скажу. Для очистки совести. моей.
Онемевшими пальцами Щек разгладил на колене поднесенный начальником жесткий бумажный листок. Вопросительно глянул на Бога.
– Я, такой-то такой-то. Согласен покинуть пределы купола добровольно и без принуждения. Я осознаю необратимость своего поступка и знаю, что ждет меня снаружи. Подпись. Все.
– И она пусть напишет, – предложил начальник стражи.
– Берегини по нашим законам недееспособны, – Бог вытащил следующую сигарету. – Идет с ним – пусть идет. Хоть и жаль, – и он снова глубоко затянулся.
– Я вам не верю, – сказал Щек. – Там. За куполом. Есть жизнь. Другая и. лучше.
– Очень хорошо, – отозвался Бог равнодушно. – Пойди и проверь.
Щек посмотрел на Дану – круглые синие глаза на узком, как стебелек, лице.
– А если. начал он, запинаясь, – если. вы мне покажете?
– Что? – удивился Бог.
– То, что. там. Чтобы я посмотрел.
Бог присвистнул:
– Надо же! Щек, ты мне либо веришь, либо нет, либо идешь, либо.
– Пусть идет, – усмехнулся начальник стражи.
– Они лгут, – тонко сказала Дана. – Купол. Не людей спасает от того, что снаружи, а то, что снаружи, спасает от людей.
– Как витиевато ты изъясняешься, де. то есть берегиня, – Бог равнодушно отвернулся к своей игре. Пробормотал, не поднимая головы: А кто это тебе такое интересное рассказал, а?
– Разузнать? – деловито поинтересовался начальник стражи.
Дана снова вздохнула – Щек осторожно сдавил ее плечи.
– Фиг ты разузнаешь, – отозвался Бог голосом начальника стражи. После паузы добавил уже своим голосом: – Да и не надо. Зачем. Все равно.
– Там жизнь, – сказала Дана. – там небо. Желтое-желтое небо и синее солнце.
Бог фыркнул:
– Обычно бывает наоборот. Впрочем, там ничего нет ни желтого, ни синего. Ничего.
– Есть, – сказала Дана. – там деревья.
– Пожалей ее, Щек, – серьезно сказал Бог. – Не надо. Не ходи.
Люк занимал полстены – от пола до потолка.
– После того, как отвалится люк, назад пути не будет, – сказал Бог. – Мне, собственно все равно. Ну почему ты мне не веришь?!
Щек молчал и кусал губы.
Дана улыбнулась:
– Ты увидишь, Щек. Там облака.
Люк упал.
Оскол
«И говорят, что этот пленник был господину дороже, чем родной отец. Что пленник ел на золоте и спал на бархате, а снаружи, за крепкими стенами, ежечасно сменялась стража – пуще глаза берег господин пленника своего… Смертью карал за небрежность на посту… И, говорят, каждый день приходил в покои к пленнику своему и то говорил с ним ласково, то проклинал и скрежетал зубами – но ни разу не посмел и пальцем коснуться пленника своего…
И случилось так, что однажды утром нашли пленника мертвого в бассейне с фиалковой водой. Говорят, что сам он искал свою смерть и нашел – господин, узнав об этом, сделался белее полотна, и страшными стали глаза его. И он пинал ногами равнодушный труп, и изрыгал проклятия, от которых дрожали стены, и велел казнить слуг и стражей, что не доглядели… А на другой день тих сделался и болезнен. А на третий день приказал выкопать труп из могилы, и хватал мертвеца за синие руки, и рыдал, и молил о чем-то – но нем и бесстрастен оставался освободившийся пленник, и господин захирел, заболел и умер над трупом спустя десять дней, умер в судорогах и мучениях…»
Три лошади гуськом вышли из леса, а небо к тому времени сделалось уже настолько светлым, что можно было различить лица всадников. Двое казались довольными и злыми, третий сутулился и держал голову так низко, что волосы свешивались на лицо грязным мешком – а может быть, это и был мешок, не зря так удовлетворенно ухмылялись спутники, не зря один из них вел лошадь сутулого на коротком поводу. У подножия холма кавалькада замедлила шаг; перед путниками вставал, не желая более прятаться, замок.
«…давняя недобрая слава. Чужие люди избегали стучаться в его ворота, зато свои никогда не уходили дольше чем на дневной переход. Всякое говорили, и кое-кто верил слухам, но много было и таких, кто знал правду…
Говорят, что только раз в столетие земля рождает таких, как Оскол.»
– …Пусти меня. Мне нужно видеть…
– Ты выбрал, – с некоторым сожалением отозвался стражник из смотрового окошка.