Рассказы
Шрифт:
Торопился Тадыр. Поскорее бы пригнать косяк Кара-Айгыра, и сразу со всем табуном — за перевал, убраться подобру-поздорову, пока снег не пошел.
Кырс! Кырс!
— Да что же это я наделал... — повторял Тадыр в который раз. И проклинал он себя, и ненавидел. — Во всем я один виноват, я один... Да что толку теперь каяться?
Каурый нес его вверх, К ущелью Куркурек; Тадыр не вперед смотрел, а в сторону, туда, откуда слышались выстрелы...
...В прошлом году около его стоянки неожиданно появились эти люди в зеленой машине. Одного из них Тадыр знал, — человек этот работал в районе, был каким-то начальством. Про двоих, которых он привез, сказал, что они — гости из самого края.
И принялся уговаривать Тадыра:
— Никто лучше тебя не знает эти места, повадки зверя, лежбища его, ходы-переходы, — ласково раскрыл ладони районный начальник. — Смотри, каких гостей к тебе привез. Люди они большие, сколько работы переделали в душных кабинетах! Так устали, столько попортили себе крови и нервов. А сейчас вот хотят отдохнуть, поразвлечься, встряхнуться. Что же в этом плохого? Покажи им тропиночку, по которой косули идут осенью. Может, и подстрелят двух-трех. Не обеднеет от этого Алтай-батюшка. А люди убедятся, что земля наша богата, народ у нас гостеприимный и приветливый.
Стоянка у Тадыра — шалашик под тремя кедрами. Посмотрел тадыр на гостей: люди, вправду, солидные. Не знал Тадыр, как поступить... Слова отца он всегда помнил; да только гости уже вынимали разные банки с цветными наклейками, красивые бутылки... Оживленно переговаривались, расспрашивали Тадыра о его жизни, об охоте и под конец разговора даже обещали помочь с машиной, о покупке которой Тадыр давно мечтал.
— Покажи им, Тадыр, места, — не умолкало районное начальство. — От них, больших людей, много пользы, много выгоды будет нашему району, тебе самому. Да и по нашим законам грех это — не выполнить желание гостя. Радоваться должен, что знакомлю тебя с такими людьми, а ты еще раздумываешь!
Из-за «Жигулей» сломился Тадыр. Испугался: если откажет этим людям — вовсе машину не продадут.
Еще раз посмотрел он внимательно на гостей. Уже поддаваясь, думал: о, эта болезнь охотничья!.. Как не понять тех, кого она прихватила?
Тадыр эту страсть по себе знал. Когда Тадыр подолгу не ходил на охоту, сам не свой делался. На ум ничто не шло, любая работа из рук валилась. И жену точил из-за пустяка, и на ребятишек напускался почем зря. Днем — мысли об охоте, ночью — охота снилась. Места заветные, звери, которые сейчас там, стоянки удобные — все до каждого камешка, до малейшего следа возникало перед его глазами, в ушах стоял гвалт гона... А съездил на охоту — пусть даже ни с чем вернулся, а нет человека счастливей и добрее, чем Тадыр.
«Ладно, — решил. — Люди эти сами отвечают за все. Они ведь сами вправе остановить тех, кто нарушает законы. Они же и говорят: «Ай, стой!»
И открыл он гостям ту тропинку, где элики совершают ежегодный свой переход, и даже на скалу-прижим вывел гостей в узкой каменной горловине, на такое место, которого никак косули не могли миновать-обойти, нет у них другой дороги.
Скалу эту показывал Тадыру отец...
И загрохотали днем и ночью карабины гостей, целую, неделю гости просидели возле той скалы-прижима. Карабины у них были с оптическими прицелами; да там и без оптики трудно промахнуться, тропинка всего шагах в двадцати, А элики, хоть и знали, что их ждет смерть, шли и шли, — не могли нарушить извечный закон своей жизни.
Потом за гостями приехал грузовик. Огромный, модный, — на другом и не доберешься с такой-то добычей! Накидали гости полный кузов, накрыли палаткой, перевязали наглухо и, как воры обыкновенные, уехали.
А Тадыр остался. «Рот разинул! Дурак распоследний! — ругал он себя тогда. Бил в лоб и спрашивал: — Что наделал? Что я за человек?..» Вот и сейчас теми же словами ругает себя Тадыр, и что он может теперь сделать!!
У ручья Тадыр пригляделся к валежнику. Натянул повод. Каурый замер.
Посмотрел Тадыр: кто-то перелезал через толстую валежину. Гнилая кора напрочь отодрана. На лошадь не похоже. А что за зверь? Должно быть, большой. Выяснил бы Тадыр, кто это прошел, но не до того ему было. Спешил к дальнему косяку.
«Послушай, сын: дед твой всю жизнь охотничал. И не пересказать, что с ним бывало, что случалось, чего он не видел, не испытал, — рассказывал отец Тадыра. — Была у него только одна пуля. Так что в любого козла он не стрелял. Ему надо было такого, чтобы стоял возле дерева. Это чтоб после из дерева пулю свою выколупать. Надо же вот так! — столько тогда зверя разного водилось».
Грустно было Тадыру вспоминать рассказы отца. В самом деле: обеднел Алтай на зверя и птицу. Оттого и нарезные ружья забрали. Но обеднел-то потому, что зверя домашний скот вытеснил! Места не осталось, где бы ни ходили овцы, или коровы, или яки-сарлыки. Всюду стоянки чабанов, скотников, в любой глуши — шалаш табунщика.
Когда отец умолкал, Тадыр наполнял пиалу его чаем и ждал.
«И я ведь всю жизнь охотничал, — продолжал отец. — В старину можно было прокормиться охотой. Отправишься за дровами или сено косить — и козла добудешь. А про глухарей, про уток — про тех и говорить нечего. А рыбы захотелось, так вырви пучок волос из хвоста своей лошади, свей нитку, петлю сделай и выкидывай ее, рыбу, на берег сколько тебе надо...»
Кому теперь жаловаться? Тадыр помотал головой. Этим, гостям из края? «Э, — скажут, — не горюй, мы их, зверей твоих, рыб и птиц, у себя тысячами травим химией разной. О чем тут говорить-то!»
Двинулся Тадыр дальше. Обернулся было глянуть на след у ручья, да Каурый зашел уже за перегиб склона.
Когда через год гости приехали снова, Тадыр был им уже ни к чему, знали теперь дорогу. Это Тадыру, наоборот, надо было идти на поклон: к его «Жигулям» и фильтры были нужны, и свечи, и лампочки всякие...
Охота, охота! Вздохнул Тадыр и горько, и сладко. Слово-то ведь какое, самое прекрасное! Вокруг Алтай твой, горы твои... Друзья-товарищи, сверстники, земляки, — в общем, те, кто всей душой с тобой... Вот идет, бежит твой зверь... Все ближе... Сердце у тебя так и стучит... Вот зверь уже мелькает то в кустах, то между деревьями. Вот уж он учуял тебя, бежит во весь дух, надеется — авось проскочит. Ближе, ближе... Вот набежал на миг на полянку. Ловишь чуть с опережением на мушку, нажимаешь на спуск... И будто чувствуешь, когда пуля твоя — «топ!» Зверь, мчавшийся стрелой, взлетает в прыжке и, словно споткнувшись, падает со всего маху на землю. «Вот так выстрел мой! — прямо засветишься весь, чуть не закричишь на всю долину. — Это моя винтовка! Это глаз мой верный, руки мои твердые! Э-эй, это я! Все сделаю, все смогу!..» Потом разговоры у костра до самого рассвета. Хорошо...