Рассказы
Шрифт:
Он прочел мандат и, аккуратно сложив его по старым сгибам, вернул Мамонтову.
— Могли бы и без этих штук... Я по старой дружбе вас бы принял безо всяких мандатов. Играйте, пожалуйста, публика пошла нынче рвань, все равно ничего не понимает.
Прямо на сцене, в пыльной и затхлой полутьме, стояли койки, скамейки, печка-чугунка. В углу, где было чуть посветлее, сидели вкруг низенького стола на перевернутых ящиках и чурбаках люди, молча резались в карты.
— Здесь и живем, — пояснил антрепренер. — Устраивайтесь. Знакомьтесь...
Мамонтов подошел к играющим и протянул руку рыжему, рябому, что открывал дверь. Но рыжий удивленно посмотрел на Мамонтова, на его руку, отвернулся, щелкнул картами и сказал:
— Очко!
Банкомет — суфлер, тощий, чистенький старичок с лисьей бородкой хвостиком, покорно встал и закрыл лицо ладонями, так что высовывался только самый кончик носа.
— Если не ошибаюсь, я шел по банку? — спросил рыжий.
Старичок ответил глухо, из-под ладоней:
— Точно так. Ребром не бить.
— Я приступаю, — серьезно сказал рыжий. Остальные в безмолвии наблюдали. Рыжий прицелился и картами щелкнул старичка по носу.
— Ребром не бить! — дернувшись, закричал старичок. На пятнадцатом ударе его нос покраснел и взмок.
Рыжий, наслаждаясь, продолжал хлестать резкими отрывистыми движениями, «с оттяжкой».
Когда экзекуция закончилась, старичок, зажав распухший нос платком, отошел. Ему было, видимо, очень больно — слезы выступили. Он сказал:
— Нет, господин Логинов, с вами играть невозможно. Вы бьете ребром да еще норовите пальцем задеть. Вредный вы человек, господин Логинов!
Никто не ответил ему. Игроки торжественно безмолвствовали. Логинов жестом пригласил Мамонтова занять освободившееся место. Мамонтов отказался.
Сцена была глубокая, узкая. В боевых местах Мамонтов выбегал вперед, сильно топал ногой; пламя в маленькой суфлерской лампочке прыгало, на стекле оставались черные тени копоти, Старичок суфлер ворчал, протирая стекло. Впрочем, он скоро приспособился к сценической манере Мамонтова и стал привертывать лампочку задолго до боевого места.
Однажды после спектакля суфлер сказал, смущенно дергая свою лисью бородку:
— Пропадает сцена-то, Владимир Васильевич!
— Еще поработаем, — с наигранным удальством ответил Мамонтов. — Еще осталось кое-что...
Суфлер покачал головой.
— Нет... Ничего не осталось, Владимир Васильевич. Меня вы не обманете. Раньше бы их в статисты не взяли, а нынче вы рядом с ними играете... Они, конечно, ничего не понимают, но меня... нет, меня вы не обманете. Я вас по-настоящему помню: в девятьсот третьем году я вам Кина в Саратове подавал. Я только ботинки ваши видел, Владимир Васильевич, а все равно слеза меня прошибала. В голосе вашем был тогда огонь. А сейчас — ну да что говорить...
— В шестьдесят лет, милый, огня в человеке не бывает, — раздраженно признался Мамонтов.
— Вы свое сыграли, — утешительно ответил суфлер. — Вам жаловаться грех. Вас на руках носили.
Они подружились. Досуг проводили в воспоминаниях. Снова и снова Мамонтов показывал суфлеру старые афиши и пожелтевшие газетные вырезки.
Ночью каждый старался улечься поближе к печке. Лучшее место всегда с боем захватывал Логинов. Ругаясь, расталкивая всех разбрасывая чужие постели, он тащил к печке свой толстый матрац; его рыжая голова отблескивала на свету,
— Отставной императорских театров артист! — кричал он Мамонтову. — Уберите ваш дурацкий чемодан! Эй вы, отставной гений!
Он свирепо ненавидел Мамонтова за мандат.
— Вы бы шли, папаша, панихиду заказывать. А мандат мы прилепим к вашему гробу — пусть все порядочные люди видят, что в этом гробу лежит подлец. Откуда взялись вы, папаша? Вы, наверное, служили в чека. Сознавайтесь уж... Так себе, зря, человеку мандата не выдадут, порядочные люди мандатов не имеют.
Мамонтов сдержанно говорил:
— Я вас не трогаю. Просил бы оставить меня в покое.
— Ага! — торжествующе кричал Логинов, и слюна кипела в углах его тонких губ. — Правда глаза колет! Запаслись мандатиком, папаша! Именем РСФСР!.. Разбойники, собаки, фусканиды...
— Вы злой и глупый человек! — отвечал Мамонтов. — Такого даже слова нет «фусканиды»... Выдумали глупое слово.
— Есть! — ожесточался Логинов. — Есть такое слово! Фусканиды — это значит подлецы!..
Мамонтов пробовал отмалчиваться, но это не помогало: запасы яда в длинном костлявом теле Логинова были неиссякаемы.
Суфлер иногда спрашивал Мамонтова, мигая выцветшими глазами:
— За что он терзает вас?
— Дурак и мерзавец...
— Помиритесь лучше с ним, — уговаривал суфлер. — Знаете сами: не тронь — не воняет. Скажите ему что-нибудь этакое... проникновенное. А то он замучает вас...
Совет показался Мамонтову разумным. Выбрав удобный случай, когда они сидели рядом за столом, Мамонтов скрутил папиросу, пошарил в карманах и, притворяясь, что не нашел там спичек, обратился к Логинову:
— Нет ли спички у вас?..
Логинов ответил:
— Нет... Для вас нет у меня спичек...
И вдруг, разгадав хитрый маневр Мамонтова, засмеялся.
— А вы посмотрите в кармане — там у вас есть спички... — Он запустил руку в карман Мамонтова, достал коробок. — Вот они... Что, не удалось, папаша? Умишка нехватило.
— В этом кармане я как раз и не посмотрел, — кротко ответил Мамонтов. — Большое спасибо... Мне хотелось бы поговорить с вами. Человек вы интересный... Талантливый артист...
— Бросьте, папаша! — оборвал Логинов. — Я вас насквозь вижу. Меня вы никогда не перехитрите. Я — психолог.