Рассказы
Шрифт:
За лето мы исходили пол-Италии и стоптали все башмаки. Осенью вернулись обратно в монастырь. Когда Луиджи вышел от отца-настоятеля, отчитавшись за все, проданное летом, он был мрачен и ворчал так, будто до этого ему целый год не разрешали брюзжать. Видимо отец-настоятель был не в восторге от наших трудов, но мне было все равно — я ни за что не отвечал.
Мика приветствовал меня как старого друга. Борода его, выбеленная солнцем и временем все также окружала его лицо словно нимб и немного отсвечивала. Блаженный закивал мне издали, разводя руки и, видимо, желая обнять.
— Здравствуй Мика, — я тоже обрадовался ему, сам не зная почему.
Он сделал большие глаза и взял меня за рукав.
— Пойдем.
— Начинается, — подумал я — будто и не уходил никуда.
Он притащил меня к своему тайнику. Воровато оглянулся, и убедившись, что за нами никто не наблюдает, забормотал, приблизив ко мне свое лицо. За лето я сильно вырос и теперь он доставал
— Чтобы никто не видел. Никому нельзя. Только тебе можно, — он внимательно поглядел на меня, чтобы я оценил его доверие, — только тебе.
С этим он достал из-под камня перо. Это было необычное перо. Серебристое, казалось, оно было сделано из металла. Я взял его в руку и внимательно оглядел. Оно казалось величайшим произведением рук человеческих. Я узнал его, это был серебряный кречет. Он живет в неприступных скалах и встречается чуть чаще единорога. Говорят, что тот, кто видел его однажды, обязательно захочет увидеть еще раз. Я присмотрелся и разглядел крошечное пятнышко крови на блестящей поверхности.
— Где ты взял его, Мика?
Блаженный вдруг выхватил у меня драгоценное перо и спрятал назад, под камень, бормоча:
— Прилетел, ударил, брызги — дзынь по полу. Перо нашел, за пазуху — раз. Никто не знает, только ты.
Я ничего не понял и спросил его.
— Кто прилетел? Какие брызги?
— Этот, с неба прилетел. Прямо с неба и дзыннь — брызги. Перепугались! У!
— Кто перепугался?
— Братья, — он залился счастливым смехом, — Даже отец настоятель испугался. Но он только чуть-чуть испугался, меньше муравьиного глаза.
— Мика, — закричал я на него, — какие глаза?
Его сбивчивые объяснения запутали меня донельзя. Карлик съежился, тихо и испуганно проговорил.
— Муравьиные глаза, те что у муравьев, — и густо покраснел.
Я понял, что тут ничего не добьюсь и пошел спрашивать о происшествии у братии.
После ужина брат Матео неохотно рассказал мне, следующую историю. Однажды вечером, вскоре после нашего с Луиджи ухода, во время вечерней молитвы, вверху, под самым куполом церкви раздался звон и на каменные плиты пола, на молящихся монахов сверху упала птица, заливая своей кровью пол так, как это было в языческие времена. Вид серебряного дождя, просыпавшегося сверху, от залитых закатным заревом окон был столь странным, что братия с перепугу приняла кречета за падающего ангела и преисполнилась столь великого ужаса, что упала ниц без движения. Когда они пришли в себя, то подняв глаза к разбитому окну, были поражены тем кровавым светом, лившимся с небес. Пятна крови на полу казались следами, оставленными раненым небом. Все это столь сильно подавило их, что даже после того, как кровь была смыта, а осколки убраны и брошены вместе с птицей в пропасть, они не могли успокоиться и ходили подавленные случившимся. По монастырю поползли слухи, что все это случилось неспроста и предвещает нечто невиданное, может быть чуму и голод, а может даже пришествие Антихриста. С утра до ночи братия молилась, забыв про хозяйство и прочие мирские дела. Один отец-настоятель не потерял присутствия духа, казалось, происшедшее ничуть не коснулось его. Он уверял перепуганных монахов положиться на волю Божью и заняться необходимыми делами. Постепенно ему это удалось, как впрочем все к чему он прикладывал руки. Однако после этого случая все долго еще ходили, вздрагивая от малейшего звона.
Отец-настоятель пригласил из близлежащего городка стекольщика, чтобы он вставил новое стекло взамен разбитого странной птицей. Искать мастера пришлось довольно долго, поскольку слухи распространились и народ свято уверовал, что происшедшее было ничем иным, как предупреждением о грядущих бедствиях. В конце концов, перед нашим приходом, в монастырь прибыл стекольщик. Это был крепкий мужик, непьющий и знающий толк в своем деле. За свою жизнь он остеклил не один храм, но за эту работу запросил вдвое больше обычного. Делать было нечего и отец-настоятель согласился. Мужик привязал к спине подставку со стеклом и полез наверх. Работать ему пришлось очень высоко. Не каждая сосна дорастет до такой высоты, где был он. Он снял со спины подставку и приступил. Разбитое стекло было большим и некоторое время он скидывал оттуда осколки. Еще не до конца пришедшая в себя братия, наблюдавшая за ним, вздрагивала при падении каждого кусочка стекла.
Потом произошло что-то странное. Никто толком описать происшедшее не смог, говорили разное, но все сходились в одном: стекольщик вдруг закричал, крестясь отступил по крыше назад от окна, продолжая вопить нечто непонятное, и сорвался вниз. Что за слова он кричал не смог разобрать никто, одни говорили, что он произнес «Господи» и попытался встать на колена, другие же утверждали, что он бросился от окна, будто за ним гнались легионы чертей с раскаленными рогатинами, третьи несли уж совсем полную чепуху вроде того, что он воспарил в воздух и только потом упал с блаженной улыбкой на устах. Когда братья спросили у отца-настоятеля, что увидел он, то услышали уклончивый ответ, вроде того, что каждый видит только то, что позволят ему увидеть его мудрость, грехи и вера.
Слухи об этом событии множились и умирали с быстротой, не поддающейся человеческому осмыслению. Это стало первым предметом для досужих разговоров на всю осень и часть зимы. Вначале все недоумевали, зачем серебряному кречету понадобилось биться в окна, как бабочке. Те, кто любил таинственное продолжали говорить о знаке свыше, скептики же утверждали, что птицу просто ослепило кровавое солнце. По поводу смерти стекольщика было навыдумано гораздо больше. Было мнение, что он узрел лик Божий, потом, не в силах вынести его величие, испугался и сорвался вниз. При этом утверждалось, что, видно, грешны стоявшие внизу монахи, раз не увидели того, было явлено простому ремесленнику. Другие возражали им, говоря, что Христос, Дева Мария и всевозможные святые являются только детям и людям, известным своими добродетелями, стекольщик же ни к тем, ни к другим не относился. Жил Леонардо (таково было его имя) уединенно со своим подмастерьем лет двенадцати, в церковь ходить не любил, поговаривали даже о его склонности к содомскому греху, поскольку на женщин он внимания не обращал, зато был излишне нежен со своим подмастерьем и легко прощал его многочисленные проказы. Только и было в нем замечательного, что мастер был отменный. Вряд ли такому человеку мог явиться Бог, скорее наоборот, говорили, он увидел дьявола со всей его свитой. Они то и напугали его так, что он побежал стремглав не разбирая дороги. Этой истории поверило гораздо больше людей. Одно было не ясно: зачем Сатане безвестный ремесленник?
Слухи слухами, но все в монастыре поняли, что стекла вставлять теперь никто и ни за какие деньги уже не пойдет. Близилась пора осенних дождей. Сами монахи были до того перепуганы, что при одной мысли о том, что бы влезть на крышу приходили в ужас и бледнели, словно снег.
Однажды ночью я проснулся от далеких раскатов грома. В спальне окон не было, но через приоткрытую дверь я мог видеть, как стены коридора освещаются вспышками далеких молний. За вспышками, после небольшой паузы следовал грохот, будто где-то ломались могучие деревья. Ветер завывал в печных трубах, как зимой, предвещая скорый приход снегов. Свет, исходящий от молний напомнил мне цвет пера серебряного кречета, спрятанного под мшистым камнем в саду. Тут я понял, что очень хочу увидеть это перо, до зуда в руках. Прямо ничего не мог с собой поделать, так захотелось. Я тихо оделся, стараясь никого не разбудить, открыл тихо скрипнувшую дверь и выскользнул в коридор. Там я подошел к окну. Вершины окружающих гор озарялись молниями. Гроза бушевала где-то далеко, за горами. Вспышки выхватывали из темноты стены монастыря, деревья, дворовые постройки и снова погружали их в непроглядный мрак. В металлическом блеске все выглядело необычным, пугающим. После каждого сверкания мир становился еще темнее, чем был. Я со страхом подумал, что сейчас выйду за эти стены, сложенные из надежного камня, прямо в пугающий мир за окнами и поежился. Дверь во двор открылась тихо, я вспомнил, что совсем недавно брат Матео смазал ее гусиным жиром, сказав, что в ее истошном скрипе ему слышатся голоса невинно убиенных Иродом детей. Голосов я ни разу не слышал, но раньше скрипела дверь действительно невыносимо. Мысленно поблагодарив Матео за труд, я уже было направился к грозно темнеющим деревьям сада, как мое внимание приковала к себе черная фигура на крыше церкви. Я видел ее всего лишь мгновение, когда небо было озарено молнией. От страха ноги мои ослабли, я захотел закричать и не смог, как если бы кто-то сдавил мне клещами горло. Черная фигура так и стояла перед моим мысленным взором. Кто это был? Дьявол, что сбросил ремесленника или кто-то из его слуг? Я почувствовал, как немеет кожа на лице, как это бывает в самые лютые морозы. Волосы зашевелились будто тысячи муравьев забегали меж ними. С ужасом дожидался я следующего сполоха, чувствуя, что сейчас умру от ожидания. Когда снова небо осветилось, на храме уже никого не было.
— Показалось, — с облегчение прошептал я, хотя в глубине души так и не смог поверить, что все это мне привиделось. Мне пришлось заставить себя сделать это, хотя бы только для того, чтобы не сойти с ума.
Даже после пережитого страха, я не смог вернуться обратно, не увидев пера. Монастырский сад нельзя назвать большим, но я умудрился немного поплутать, прежде чем нашел камень, укрывавший клад Мики. Я достал перо. Даже на ощупь я легко отличил его от остальных, в нем была законченность, оно было совершенно. В свете небесного огня оно горело неземным блеском, тени скользили по нему, как по клинку старинного кинжала. Я поднял его к небу. Когда небо снова озарилось, перо вспыхнуло синим огнем, как факел. Мне пришлось закрыть глаза, такой яркой получилась вспышка. Насытившись зрелищем, я, спрятав перо, пошел в свою спальню. По дороге мне никто не встретился, если не считать, что один раз мне почудилась маленькая фигура с белой бородой, мелькнувшая среди деревьев. Я приписал это последствиям вспышки и снова постарался не придавать значения.