Рассказы
Шрифт:
— Именно вам, господин бургомистр, и вам придется выслушать правду, какова бы она ни была.
— Сначала ее выслушаете вы, господин советник, — отпарировал ван-Трикасс вне себя, — ибо она выйдет скорее из моих уст, чем из ваших! Да, сударь, да, всякое промедление было бы позорным. Вот уже девятьсот лет, как город Кикандон ожидает момента отомстить, и что бы вы там ни говорили, подходит это для вас или нет, но мы дойдем на врага!
— Ах, так! — яростно возразил советник Никлосс. — Ну, сударь, мы пойдем и без вас, если вам
— Место бургомистра в первых рядах, сударь.
— Место советника тоже, сударь.
— Вы оскорбляете меня! Вы противоречите моему приказу! — вскричал бургомистр, сжимая кулаки.
— Это вы меня оскорбляете, вы сомневаетесь в моем патриотизме! — вскричал Никлосс, сам становясь в боевое положение.
— Я вам говорю, сударь, что кикандонская армия выступит не позже чем через два дня!
— А я вам повторяю, сударь, что и сорока восьми часов не пройдет, как мы двинемся на врага!
Нетрудно заметить, что оба собеседника защищали одно и то же: оба хотели битвы; но возбуждение заставляло их спорить. Никлосс не слушал ван-Трикасса, ван-Трикасс — Никлосса. Два старых приятеля обменивались свирепыми взглядами. Они готовы были броситься друг на друга.
К счастью, в эту минуту раздался звон башенных часов.
— Час настал! — воскликнул бургомистр.
— Какой час? — спросил советник.
— Идти на сторожевую башню.
— Верно. И нравится вам это или нет, но я пойду, сударь
— Я тоже.
— Идем!
— Идем!
Из этих слов можно было бы заключить, что башня — место, назначенное ими для дуэли, но все объяснялось проще. Бургомистр и советник, два главнейших чиновника города, должны были подняться на башню и осмотреть окрестные поля, чтобы выбрать подходящие позиции для войск.
Несмотря на то что оба желали одного и того же, дорогой они не переставали ссориться и осыпать друг друга оскорблениями. Раскаты их голосов были слышны на улицах, но никто не обращал на них внимания, так как в это время в городе спокойный человек показался бы чудовищем.
Когда бургомистр и советник подошли к башне, они разъярились до крайности. Их лица из малиновых превратились в мертвенно-бледные — ведь бледность есть признак гнева, дошедшего до последних пределов.
У подножия узкой лестницы произошел настоящий взрыв. Кто войдет первым? Кто первым поднимется по ступенькам винтовой лестницы? Истина заставляет нас сказать, что здесь произошла драка и что советник Никлосс, забывая все, чем он был обязан своему начальнику, с силой оттолкнул ван-Трикасса и первым устремился наверх.
Оба поднимались, толкаясь, прыгая через четыре ступени и не переставая браниться. Страшно было подумать, что может произойти на вершине башни, возвышавшейся над мостовыми города на триста пятьдесят семь футов.
Однако противники скоро запыхались и на восьмидесятдевятой ступеньке уже еле шли, тяжело дыша.
Но что за странность: они внезапно перестали
На это «почему» мы не можем дать ответа, но, достигнув одной из площадок, в двухстах шестидесяти шести футах над уровнем города, противники уселись и взглянули друг на друга без всякого гнева.
— Высоко! — сказал бургомистр, вытирая платком красное лицо.
— Очень высоко, — ответил советник. — Знаете, мы на четырнадцать футов выше колокольни святого Михаила в Гамбурге!
— Знаю, — ответил бургомистр с выражением тщеславия, простительным для первого чиновника в городе.
Отдохнув, они продолжали восхождение, кидая любопытные взгляды сквозь бойницы, проделанные в стенах башни. Бургомистр теперь шел впереди, и советник не сделал ни малейшего возражения. На триста четвертой ступеньке ван-Трикасс совсем выбился из сил, и Никлосс любезно подтолкнул его в спину.
Бургомистр не противился и, дойдя наконец доверху, благосклонно сказал:
— Благодарю, Никлосс, я отплачу вам за это.
У подножия башни это были дикие звери, готовые разорвать друг друга, на ее вершине они опять стали друзьями.
Погода была превосходная. Стоял май. Воздух был чист и прозрачен. Взгляд улавливал мельчайшие предметы на далеком расстоянии. В нескольких милях ослепительно белели стены Виргамена, его красные крыши, залитые солнцем колокольни. И этот-то город был обречен на сожжение и разгром! Бургомистр и советник уселись на каменную скамью, как два друга, души которых связаны взаимной симпатией. Все еще отдуваясь, они глядели по сторонам.
— Какая красота! — воскликнул бургомистр.
— Да, восхитительно! — ответил советник. — Не кажется ли вам, мой достойный ван-Трикасс, что человеку гораздо более присуще парить на таких высотах, чем пресмыкаться на земле?
— Я думаю, как и вы, честный Никлосс, — отвечал бургомистр: — здесь лучше чувствуешь природу. Дышится легче в любом смысле! Вот на, каких высотах должны формироваться философы, вот где должны жить мудрецы, чтобы быть выше мирских мелочей!
— Хотите обойти вокруг площадки? — предложил советник.
— С удовольствием, — отвечал бургомистр.
И два друга, взявшись под руку, с длинными остановками в разговоре, как в прежнее время, осмотрели все точки горизонта.
— Я уже лет семнадцать не поднимался на сторожевую башню, — сказал ван-Трикасс.
— А я ни разу не был здесь, — ответил советник Никлосс, — и жалею об этом: вид отсюда великолепный. Взгляните, друг мой, как красиво извивается между деревьями Ваар.
— А дальше горы святой Германдад! Как эффектно они замыкают горизонт! Посмотрите на эту кайму зеленых деревьев. Ах, природа, природа, Никлосе! Может ли рука человека соперничать с ней?