Рассказы
Шрифт:
***
Такой мерзкой погоды не было давно. Вообще недолюбливаю позднюю осень, за общую унылость, постоянную слякоть и грязь, а если к этим прелестям добавляется еще пронизывающий до костей сырой ветер и всепроникающая холодная морось, сыплющаяся с неба, то погоду иначе как мерзкой не назовешь. Покрытый тентом армейский "шишарик" фыркнув напоследок простуженным мотором, тормознул около здания прокуратуры. Всё, приехали. Я в каком-то заторможено-вялом оцепенении наблюдаю за тем, как Дегустатор неуклюже переваливается через борт. Вот его ботинки глухо стукают об асфальт. Я киваю Алексу, давай мол. Говорить лень, двигаться тоже. Алекс грубо, так что тот падает на колени посреди кузова, толкает в спину сидящего рядом с ним "ареста".
– Выходи, урод! Твоя остановка.
В ответ ему достается злобный и одновременно затравленный взгляд подконвойного.
"Арест" еще тяжелее, чем Дегустатор преодолевает закрытый борт кузова. Его руки стянуты хитрой самозатягивающейся петлей брючного ремня, что не слишком положительно сказывается на гимнастических способностях. Дегустатор, стоящий внизу, даже не думает как-то помочь арестанту, его скорее забавляют неловкие попытки последнего не спикировать с борта мордой вниз. Наконец шлепок упавшего тела и сдавленный матерный всхлип извещают нас с Алексом о том, что подсудимый рядовой Российской армии Горшков достиг поверхности земли. Пора и нам. Черт, как не хочется. В мозгах полнейшая апатия, сейчас бы завалиться на топчан под теплый бушлат и спать, спать, спать... Чертова осень.
За машиной вдруг начинается непонятная возня, доносится хлесткий звук удара. Я еще не успеваю сообразить, чтобы это все могло значить, как по ушам бьет крик Алекса: "Арест бежит!". Одновременно его сильное тренированное тело взмывает над бортом в почти балетном прыжке. Осенняя расслабленность сыграла со мной злую шутку, я реагирую на случившееся с опозданием секунды на две, плюс изначально сидел в глубине кузова. Когда я спрыгиваю на асфальт, "арест" уже метрах в пятидесяти, несется по улице не разбирая дороги и всё увеличивая скорость. Алекс отстает метров на двадцать, но уверенно сокращает дистанцию. Боковым зрением фиксирую Дегустатора, тот тянет с плеча автомат и в полголоса цедит сквозь зубы уставную формулу: "Стой, стрелять буду!". Не отвлекаясь на него, проскакиваю мимо и несусь, расплескивая лужи вслед за Алексом. В голове настойчиво бьется мысль, о том, что Дегустатор полный кретин, мало того, что вообще позволил "аресту" бежать, так теперь еще и предупреждение произносит почти шепотом, услышат его, как же! Ботинки выстукивают барабанную дробь, еще быстрее, не уйдешь, урод! Алекс уже почти рядом, еще чуть-чуть, еще рывок... Неожиданно перед глазами всплывает текст инструкции:
"Арестованного, совершающего побег, конвойный предупреждает окриком: "Стой, стрелять буду!". При неподчинении этому требованию конвойный применяет по нему оружие".
"Применяет по нему оружие! ПРИМЕНЯЕТ ПО НЕМУ ОРУЖИЕ!!!" - молнией проносится в мозгу. Он что, собрался стрелять? Посреди города! Придурок! Зачем, и так достанем?!
По инерции пролетаю еще несколько шагов и разворачиваюсь. В этот момент и грохает выстрел. Не успел... Как в замедленной съемке мучительно долго неловко кувыркнувшись падает "арест". Готов, без сомнений, даже с такого расстояния вижу быстро расплывающееся из-под затылка бардовое пятно. Подбегаю к Дегустатору, вырываю у него из рук автомат, кажется, еще матерю его на чем свет стоит и вдруг натыкаюсь на совершенно спокойный даже какой-то безмятежный взгляд его голубых глаз. Это так нелепо, что я даже перестаю осыпать сослуживца ругательствами, он только что застрелил человека и никаких эмоций.
И только тут до меня начинает доходить, разрозненные куски на которые в горячке не обратил внимания складываются в единое целое. У Дегустатора ни царапины, какой бы рохлей по нашим меркам он не был, но уж один на один против "ареста" продержаться несколько секунд пока мы не выпрыгнем из кузова смог бы. Потом это формальное предупреждение, положенное по закону, но сказанное так, чтобы предупреждаемый наверняка не услышал. И, наконец, сам выстрел в тот момент, когда мы с Алексом уже почти достали беглеца. Догадка в буквальном смысле обжигает, я в инстинктивном ужасе отшатываюсь от убийцы и задаю совершенно дурацкий вопрос:
– Ты что, специально его убил?
Он кривит губы в жалкой гримасе, только сейчас замечаю, что они дрожат, а над верхней мелким бисером высыпали капельки пота. Резко встряхиваю его за плечи.
– Придурок, ты что наделал?! Ты его специально пристрелил! Ты! Его! Специально!
Я уже не спрашиваю, а утверждаю, с каждым словом тряся мягкое, как тряпичная кукла тело все сильнее.
– Не должны такие жить...
– наконец произносит Дегустатор, отводя глаза в сторону.
И неожиданно жалко шмыгнув носом, добавляет:
– У меня сестренка младшая растет...
Я разжимаю руки. От здания прокуратуры к нам уже бегут люди.
***
Парень замолчал и потянул внезапно озябшие руки к костру, к живому теплу огня. Девушка несколько минут терпеливо ждала продолжения истории, не решаясь тревожить внезапно задумавшегося рассказчика. Наконец молчание стало таким невыносимо неловким, что она решилась:
– А что было дальше?
– Дальше? Дальше все как обычно... Прокуратура признала действия Дегустатора правомерными и отказала в возбуждении уголовного дела. Мы целый месяц сидели на казарменном положении, потому что "арест" оказался местным, откуда-то с области, и городской Комитет солдатских матерей просто взбеленился. Нам устраивали митинги протеста и пикетирование училища. А потом все как-то само собой успокоилось. Вот такая история.
Парень не стал рассказывать про то, как изменилось отношение к Дегустатору после этого случая. Как с опаской и брезгливым интересом общались с ним преподаватели, знавшие или подозревавшие правду, как уменьшился круг его друзей и приятелей. Да и личный позывной теперь у него был не Дегустатор, а Палач, а это уже говорит о многом.
А еще парень думал о том, что им, курсантам конца 80-х, последним солдатам Империи, как они в шутку себя называли, так или иначе всем довелось попробовать смерть на вкус. Слишком много на их долю выпало разборок на окраинах бывшей великой страны, да и в центре дело обстояло не лучше. Он вспоминал себя в такие моменты: когда нажимал на спусковой крючок, захлебываясь от страха и ненависти, страстно желая убить, чтобы самому не быть убитым, и, наоборот, когда голова оставалась ясной и холодной, а мозг трезво просчитывал варианты выполнения боевой задачи. Но в любом случае он всегда действовал по приказу, а приказ, как известно, снимает половину страха и девяносто процентов сомнений. А вот так, как Дегустатор, самому приговорить человека, взвесить тяжесть его проступков и решить - такой жить не должен...
Размышления вновь перебила девушка:
– А что с ним было дальше, с этим Дегустатором?
– Дальше?
– парень растеряно улыбнулся, не сразу поняв, что у него спрашивают.
– Я тебя, наверное, разочарую, но ничего особенного. Выпуск. Служба в глухом дальневосточном гарнизоне до конца первого контракта. Потом он уволился и открыл маленький магазин. Сейчас торгует компьютерами. Женился на своей продавщице, толстой и некрасивой, она ему родила дочку. Я как-то был у него в гостях, он мне обрадовался, очень хорошо встретил. Только, сразу же, как жена вышла на кухню, предупредил меня, чтобы я не вздумал рассказывать о том случае. Я и не собирался...
***
Ночь властно вступала в свои права. На потемневшем небе прорезались первые пока еще бледные звезды. Костер догорал, изредка огрызаясь последними сполохами пламени. Девушка спала, уютно свернувшись калачиком, и положив голову на колени парню. Тот задумчиво перебирал в беспорядке разметавшиеся длинные волосы и от этих простых, но исполненных тихой нежности прикосновений девушке во сне хотелось мурлыкать, как кошке, которую гладит любимый хозяин.
Парень следил за догорающим огнем. Во вспыхивающих алых языках ему чудились лица друзей, врагов и просто знакомых, он медленно, но верно погружался в воспоминания, которые непрошенными гостями подкрались под покровом тихой летней ночи. В них рычала и лязгала бронетехника, сухо щелкали выстрелы, и горела маленькая горная деревушка, а чьи-то крепкие и надежные руки под аккомпанемент свирепой матерщины тащили его обмякшее тело за придорожный валун, в сторону от зоны обстрела. И на границе между страшной закатной сказкой и явью он уже не мог четко определить, что из виденного было на самом деле, а что услужливо дорисовало воображение. А над всем этим, как бывает только во сне, когда образы накладываются друг на друга и разные события и явления вдруг непостижимо сходятся в одной точке, горел текст Присяги. Не теперешней присяги из двух строчек, а другой настоящей, которую он принимал нескладным лопоухим юнцом. "Я всегда готов по приказу моей Родины, Союза Советских Социалистических Республик, выступить на защиту ее интересов...". "Ты все правильно сделал, ты молодец", - шепотом твердили светящиеся буквы, рождая ощущение спокойной умиротворенности в соскальзывающем в пропасть сна сознании.