Рассказы
Шрифт:
Чувствовалось, что он себя еле сдерживает.
— И где эти телевизионщики? — спросил Владик, когда мы подошли к гаражам.
— Там, дальше… — Рома неопределенно махнул рукой и продолжил путь.
Около одинадцати часов дня — в это время обычно на улицах немноголюдно, а среди гаражей вообще не было ни души.
Тут Владик заподозрил неладное и остановился.
— Что за бред, где тут может быть…
Договорить он не успел — Валеркин кулак, словно ядро из пушки, врезался Владику в нос, опрокидывая его на землю.
— За что…
Рома, размахнувшись, ударил Владика носком туфля в живот и
Мой удар пришелся в лицо. Видимо, я рассек ему бровь — хлынула густая, темно-красная кровь, которая раззадорила нас еще сильнее.
Теперь мы били его не останавливаясь, с озверелой яростью, вымещая на нем всю ненависть, скопившуюся со дня появления Владика в нашей конторке.
Он не сопротивлялся — может, потому что уже не мог, а может, потому что понимал, что сопротивление его не спасет.
Через пару минут перед нами лежал безжизненный окровавленный кусок мяса.
Мы постояли над ним, затем повернулись и пошли в сторону мастерской. Шли молча, не говоря друг другу ни слова — все и так было понятно.
К тяжести в груди примешивалось какое-то чувство гадливости… грязи…
В мастерской, сев за свои рабочие места, мы какое-то время сосредоточенно занимались каждый своим делом, а потом я не выдержал и встал. Вышел в туалет, холодной водой ополоснул лицо и посмотрел в зеркало.
Странно и страшно было видеть в своих глазах пугающую пустоту, отрешенность…
Я потряс головой и потянулся за полотенцем.
Когда я вернулся обратно в мастерскую, то садиться на место не стал — вместо этого подошел к бригадиру и позвал его:
— Ром!
— Да?
— Это самое… аванс не дашь мне сегодня?
— Пятьсот? — усмехнулся Рома.
— Пятьсот. — подтвердил я.
— Завтра. — ответил бригадир и кивнул на Валерку. — Сегодня он взял.
Я посмотрел на Валерку, тот как-то виновато улыбнулся и развел руками.
— А ты? — спросил я Рому.
— А я, стало быть, послезавтра…
Все возвращалось на свои места. Как и раньше, два месяца назад, когда Оксаны еще не было.
И хотя Оксана осталась и каждый день она продолжала приходить без пяти семь к фонарному столбу, для нас она стала теперь одной из многих шлюх, стоящих под фонарями по всему городу — ну, может, более дорогой, чем остальные.
Смерть Владика, как мы и ожидали, менты списали на ограбление, на полку легло еще одно нераскрытое преступление и вскоре все забыли про это происшествие.
Лишь иногда, после какого-нибудь похабного анекдота, рассказанного кем-нибудь из нас, в мастерской на несколько секунд наступала тишина и за эти секунды перед глазами каждого из нас проносился силуэт девушки с золотыми волосами, стоящей под фонарным столбом, да непроизвольно
поворачивались в сторону окна наши головы… Но это продолжалось несколько секунд, а потом мы возвращались к своей работе, стараясь никогда больше не вспоминать эти два месяца — пролетевшие как несколько мгновений — наверное,
самые лучшие и самые плохие в наших жизнях.
Чубарьян Александр , 2002
Свидетельство о публикации № 2201180005
Вечеринка (триптих про закинувшихся и не только, фрагмент 2)
ты лучше голодай,
чем что попало есть.
и лучше будь один,
чем с кем попало.
(Омар Хайям)
Одиночество. Что это — болезнь, вызванная комплексами внутреннего мира, либо просто миф, надуманный самим собой в целях оправдания той тоски, которая возникает в результате нехватки чего-… или, точнее говоря, кого либо? Можно ли от одиночества сойти с ума? Или одиночество — это панацея от всех проблем, так или иначе возникающих в результате общения с кем-бы то не было? Фраза "Одинокий волк", возведенная чуть ли не в ранг культа, лишний раз подтверждает старую истину, что доверять нельзя никому, что надеяться можно только на себя и ни на кого более, но… Стоит лишь только понять, что вы одиноки и вам настолько станет жалко себя, что вы пойдете на все, лишь бы никто не смог про вас это сказать. И даже больше — вы будете обманывать сами себя, надумывая, что у вас никогда не возникает ощущения вакуума вокруг себя, что у вас есть друзья… Все это иллюзии.
Но что самое парадоксальное — это то, что те, кто вас окружает, те, кого
вы считаете друзьями… они, конечно, тоже считают вас своим другом…
Но они тоже одиноки.
Я расчитываюсь с таксистом, осторожно, чтобы не помять букет, вылезаю наружу и осматриваюсь. Девятиэтажный дом, несколько подъездов — если мне не изменяет память, то в каждом подъезде должно было быть тридцать шесть квартир: 1-36, 37–72… Мне нужна шестьдесят четвертая. Чтобы определить, в каком она подъезде, мне надо зайти внутрь и посмотреть на номера квартир первого этажа, но нужный подъезд я определяю сразу.
Даже дерево возле этого подъезда не такое, как возле остальных. Точнее,
это еще не дерево, а всего лишь саженец — молодое деревце двух-трех
лет отроду. Покосившееся, слегка согнутое в одну сторону и почти не имевшее веток, оно чем-то напоминает прут от арматуры, подобный тем, которые мы лет пять назад засоввывали в рукава, а потом вытаскивали, когда стояли "стенка на стенку". Возле других подъездов одного и того же дома стоят лавочки, здесь же от лавочки остался один ржавый остов, причем, я уверен, если бы этот остов не уходил частично в асфальт, то его тоже бы не было. На покосившейся двери кто-то распылителем вывел давно забытое и волнующее "ГрОб" — я вспоминаю, как почти десять лет назад мы пили пиво на крыше такой же девятиэтажки и играли на гитарах песни "Гражданской обороны". Давно это было — я уже несколько лет живу в центре и спальные районы теперь вызывают у меня смешанное чувство ностальгической тоски и сожаления.
Лифт довозит меня до восьмого этажа, удивляя почти новенькими кнопками и полным отсутствием надписей — здесь явно был косметический ремонт кабины.
Вот и нужная квартира — дверь обита дерматином, причем гвозди с широкими шляпками вбиты так, что образовывают некий сложный геометрический узор, в котором без доброй порции плана сложно разобраться. Почти под самым верхом привинченая и уже потускневшая табличка с номером венчает узор из шляпок и почему-то вселяет в меня смелость — я уверенно нажимаю кнопку звонка и через дверь слышу мелодичный звук.