Рассказы
Шрифт:
– Как же это так, Петро, что же теперь будет с тобой, с нами, с детьми? Ну что же ты молчишь, скажи что-нибудь!
– Что я тебе могу сказать? Нет меня более на этом свете.
– Нет! Не говори так!
– Привыкай к этому. И уезжай с детьми с села, подальше уезжай, за Урал или в Сибирь, жизни тебе теперь не будет из-за меня.
Он бросился к Оксане и крепко обнял ее. Столяров тут же нажал кнопку, в комнату вбежал конвойный и начал оттаскивать Петра от Оксаны. Тот почти не сопротивлялся, лишь Оксана смертельной хваткой держала его, и все же, под натиском Столярова и конвойного, пальцы разжались, и она повалилась на пол, где ее накрыло блаженство небытия, в котором растворились последние слова Петра.
Очнулась она от того, что кто-то бил ее по щекам. Открыв глаза, она увидела перед собой лицо Столярова, который пытался привести ее в чувство.
– Ну что,
Оксана медленно приподнялась и взглянула в лицо Столярова, пристально всматриваясь в него, словно пытаясь запомнить его на всю жизнь. Тот выдержал ее полный невыносимой боли взгляд и, словно преодолевая что-то в себе, сказал:
– Вам и вправду лучше уехать отсюда, поверьте мне.
После чего повернулся к столу, черкнул что-то на листке бумаги и протянул ей пропуск.
– А теперь идите, мне надо работать. Да и вас дети дома ждут.
От этих слов Оксану дернуло словно током, она хотела выпалить ему в лицо, что он убийца, что он не достоин жить на этом свете, но из горла, перехваченного спазмами, вылетели лишь шепелявые, но от того еще более испугавшие ее звуки. В ушах вдруг отчетливо прозвучали прощальные слова Петра – в том, что эти слова прощальные, Оксана уже не сомневалась – и она бросилась бежать из этого ставшего ненавистным кабинета, наружу, но даже вырвавшись на улицу она не могла почувствовать облегчения, лишь одна мысль мучила ее, заставляя бежать как можно дальше от этого дома. Лишь по прошествии какого-то времени, она обессилено схватилась за угол дома и завыла, словно раненная навылет волчица. Проходившие мимо люди боязливо проходили мимо, пряча глаза и явно сторонясь. Наконец, выплакав небу свою боль, Оксана, вмиг постаревшими шагами, двинулась в сторону села. Вечереющее небо хмурилось серыми глыбами облаков, и сама природа, как ей казалось, печально и траурно показывала ей путь. Она не помнила, как добралась до дома, как упала замертво на кровать и словно окаменела от горя. А дети, каким-то шестым чувством почуяв недоброе, молча лежали на печи, долго ворочались с боку на бок, изредка погружаясь в дрему, но так и не смогли уснуть до самого утра.
***
– Ну, наконец-то. А то мы совсем тебя заждались. Могли бы и без тебя начать. А это не по-нашенски, сам понимаешь. – и при этих словах Дмитрий, представитель местной рады, крепко обнял вышедшего из вагона Федора.
– А ведь в батьку своего удался, наш человек вырос! – с удовольствием констатировал Дмитрий.
Федор молчал, так как совершенно не знал, как себя вести. Во-первых, Дмитрий был ему совершенно не знаком, хотя и доводился ему какой-то родней. А во-вторых, получив приглашение на открытие памятника жертвам политических репрессий на его исторической родине, он долго колебался, так как сама историческая родина была связана только со смутными воспоминаниями далекого детства, когда рядом еще были и мать и отец. И хотя он всю жизнь внутри него жила подсознательная ненависть к тем, кто убил его отца, отчего-то ему совсем не хотелось ехать. Может быть, даже и оттого, что близкие родственники проклятого энкавэдешника Столярова жили совсем рядом и ему совсем не хотелось видеть их, пусть всего лишь косвенно, но все же виноватых в том, что произошло осенью 37-го года. И если бы не настойчивость жены, то он, скорее всего, так бы и не собрался. И теперь, стоя на мерзлом перроне, он так и не мог понять, стоило приезжать или нет.
– Ну что ты молчишь, Федор Петрович? Или устал с дороги? Ничего, сейчас приедем домой, выпьем горилочки, закусим, помянем наших родственников, треклятыми коммуняками замученных…
Дмитрий не договорил, подхватил чемодан и направился к выходу с перрона. Федор пошел вслед за ним, все так же молча, и также молча сел в машину. Но Дмитрий словно и не замечал этого. Всю дорогу он рассказывал Федору, как они почти всем селом собирали пожертвования на памятник, как им помогали ветераны из УНСО, о трудностях поиска родственников погибших земляков. Федор слушал в пол-уха, вежливо кивал в ответ, когда Дмитрий оборачивался к нему, чтобы особенно подчеркнуть важность рассказываемого, однако, всеми мыслями он был в прошлом. И чем ближе они подъезжали к селу, тем острее становились воспоминания, и теперь он уже понимал, что не приехать сюда он просто не мог. И вообще, ему следовало приехать сюда еще раньше, а не ждать официального приглашения. То, что лежало нетронутым и спящим внутри его памяти, вдруг вспыхнуло и заиграло яркими красками, и прежде чем за поворотом показывалось дерево или дом, он уже знал, что там будет. А когда за очередным поворотом показался его дом, он судорожно вздохнул и враз осевшим голосом попросил Дмитрия остановиться. Тот понимающе кивнул и подъехал к самому крыльцу. Федор вышел из машины, и слегка запинающимися шагами подошел к плетню и погладил его. В ушах раздался голос отца, зазвенел смех матери, и будучи не в силах сдержаться, Федор опустился на колени и заплакал.
Постепенно он успокоился, вытер глаза и сел в машине. На душе стало намного легче, и он впервые за этот день виновато улыбнулся:
– Вот ведь оно как бывает…
– Понимаю, - откликнулся Дмитрий.
– Как-никак, а это твой дом.
Только теперь Федор осознал, насколько он был виноват, что приехал сюда впервые за столько лет, начиная с того проклятого тридцать седьмого года, когда его мать была вынуждена уехать из села, захватив с собой его и младшую сестренку. В его голове ожили воспоминания давно позабытого детства, он четко осознал, что все эти годы он сознательно загонял их в глубь сознания, пытался вытравить их из своей памяти, чтобы не бередить свою душу. И осознание своей вины все сильнее жгло его душу. Ему снова захотелось заплакать, как это случилось возле родного дома, но слезы почему-то не шли, и он, тяжело и надрывно вздохнув, вполголоса выругался, сам не зная на кого.
– Ну, вот мы и приехали. – раздался голос Дмитрия и Федор с облегчением вынырнул из тягостных дум своих.
Зайдя в хату, он почувствовал, что наконец-то он очутился дома, как ни странно это могло бы показаться. Может, это сказалась долгая и утомительная дорога, а может он действительно приехал домой, после долгих лет ссылки. Да, именно ссылки, поскольку, не смотря на довольно благополучную жизнь после их отъезда из родного села, иначе как ссылкой их жизнь назвать было нельзя.
После шумного застолья ему постелили в главной комнате и лежа на кровати, Федор долго ворочался, прежде чем уснуть.
Утром следующего дня они отправились на центральную площадь, где под звуки оркестра и переливчатый горох речей, покрывающее памятник покрывало слетело, и взору Федора предстала изваянная из черного гранита плита, где под славным трезубцем золотыми буквами были выбиты имена сельчан, погибших в годы репрессий. С нескрываемой гордостью он прочел и имя своего отца, которое шло третьим в списке. Он даже невольно прослезился, машинально отметив про себя, что стал слишком сентиментальным за последние два дня. Но, украдкой оглядевшись вокруг, он заметил, что большинство окружавших его людей не скрывали своих слез. Стайка детишек возложила к основанию памятника цветы и наступила торжественная тишина. Она была настолько ощутимой, что казалось, само время остановилось и вот-вот покатится вспять. Пауза явно затягивалась, и собравшиеся начали неловко переминаться с ноги на ногу, совсем не зная, как и что делать дальше. Тишину нарушил зрелый мужчина в дорогом пальто, который сдернув с головы шапку, подошел к памятнику и хорошо поставленным голосом произнес длинный монолог, в котором яростно проклял проклятых москалей и их большевистских прихвостней, которые в годы сталинской диктатуры убивали лучших представителей украинского народа. Вслед за ним выступили еще два или три человека, приехавших на это знаменательное событие и митинг был закрыт. Люди начали постепенно расходиться, на площади послышался приглушенный смех, тут и там пошли разговоры, и жизнь начала входить в привычную колею.
– Ну, вот и свершилось! – растроганно прошептал рядом стоящий Дмитрий. Федор искоса взглянул на него, и отчего-то поморщился, словно почувствовав какую-то фальшь. А Дмитрий, ничего не замечая, восторженно продолжал смотреть на памятник, словно завороженный. И только когда на площади не осталось почти никого, он надел шапку, и они отправились обратно.
– Что теперь думаешь делать? – спросил Дмитрий самым обыденным голосом, как будто бы переключившись на очередной канал. Федор неопределенно пожал плечами, поскольку и сам не знал, что делать дальше. Оставаться в селе ему почему-то больше не хотелось, но и уехать сразу же, было бы не совсем прилично. Поэтому, он невнятно выдавил из себя нечто сумбурное, словно пытаясь оправдаться перед Дмитрием и самим собой.
– Понимаю, дом есть дом. Но, по крайней мере, память отца своего освятил, теперь знать будешь, что не забыто ничто и никто.
Сборы в обратную дорогу были недолгими, и само собой, не обошлось без очередного застолья, песен, торжественных речей и приглашений приехать на следующий год уже вместе с детьми и женой.
Обратно в город Дмитрий повез его по другой дороге, обещая показать нечто интересное. И когда они выехали из села, он хитро подмигнул Федору и указав рукой на какой-то хлам, сказал: