Рассказы
Шрифт:
«Нет, довольно мучиться, довольно! Завтра уеду! Уеду во что бы то ни стало!» — твердил он себе каждое утро.
И, наконец, настало это «завтра». Пан Плишка решил дождаться вечера: уйти с фабрики среди бела дня у него нехватало мужества.
Он никому не поверял своих планов.
Ночью, когда в доме все уже спали, он тихонько встал
Воронок с беспокойством обнюхивал узел и смотрел в глаза хозяину.
— Уйдем с тобой на свет божий, к своим! — тихо сказал ему пан Плишка.
Он сидел у окна, ожидая рассвета, и глядел из-за цветущих фуксий на фабрику, огромным пятном черневшую на сером, печальном фоне ночи. Моросил теплый дождик.
«Завтра буду уже там», — думал пан Плишка, и сердце от радости прыгало в груди.
А тень фабрики словно росла, ширилась, наползала на все вокруг.
У пана Плишки мучительно болела нога. Он закрыл глаза, потому что фабричные трубы выступили из мрака и были так близко, как будто над самой его головой. Они наклонялись, они хотели схватить его.
— Подъемник! Эй!
Он сильно вздрогнул. Этот крик прозвучал у него в мозгу, а ему казалось, что он долетел с фабрики.
— Не поддамся, нет!
Он выскочил в окно, вскинул узел на спину и зашагал к станции.
Но дорога шла мимо фабрики.
— Подъемник! Эй!
— Матерь божья! — Пан Плишка прижался к забору и с ужасом смотрел на черные окна…
Ему почудилось, что окна подстерегают его, что за ними, там, в глубине, машины столпились и все уставились на него.
Стояла мертвая тишина, струйки дождя дрожали в воздухе, как нитки бус, и едва слышно шелестели в листве.
Светало. Все яснее видны были здания фабрик. Они вырастали со всех сторон, таились в сумраке, преграждали путь. Серая пыль дождя еще заслоняла их, но они росли в этом хмуром рассвете, громоздились, вытягивались все выше, казались все грознее…
— Во имя отца и сына!
Пан Плишка помчался чуть ли не галопом, закрыв глаза. Миновал фабрику и перевел дух только в поле, у леса. Страшно утомленный, он присел отдохнуть на меже.
Он отошел уже довольно далеко от дома, но фабрика была еще хорошо видна.
Становилось все светлее. Вдруг где-то на другом конце города завыл гудок.
Пан Плишка сорвался с места и торопливо вошел в лес.
А гудки гнались за ним, как собаки, и впивались в самое сердце. Один… другой… десятый… Каждую секунду, каждый миг раздавались эти призывные, пронзительные голоса фабрик!
Пан Плишка оглянулся: сквозь сетку дождя в туманной мгле уже загорались и расцветали над городом электрические солнца.
— Господи! Господи! — бормотал он в ужасе.
Побежал еще быстрее. Он во что бы то ни стало хотел убежать, но гудки преследовали его, выли в лесу, пробивались сквозь чащу деревьев, сквозь мглу, настигали его, хлестали по сердцу, наполняли его болью, страхом, бурным протестом и отчаянием.
Вот и могучий голос его фабрики прорезал воздух. Ах, как хорошо он знал этот голос! Как он его знал!
Пан Плишка остановился, не дыша, ничего не сознавая. А гневный голос фабрики звал его:
— Вернись! Вернись! Вернись!
Спустя полчаса он уже стоял на своем месте в подъемной машине.
— Подавай в белильный!
— Подъемник! В сушильню!
— Эй! В отделочный!
Падали слова команды в глубокий колодец, и пан Плишка, еще более, чем всегда, молчаливый и покорный, поднимался, спускался, как всегда, спокойно, плавно, автоматично.
И только по временам, вспоминая прошедшие дни своего бунта, плакал, но плакал беззвучно, тихо, боясь, как бы не услышали машины.
1900 г.