Рассказы
Шрифт:
Трепов поехал еще в одну командировку и привез серию еще более сенсационных статей.
Через год он умер — погиб при до конца не выясненных обстоятельствах. Кажется, его подстрелил снайпер, потому что он имел дурную привычку носить в зоне боевых действий армейский камуфляж. Его смерть никого не потрясла и даже не удивила — кончить добром он не мог, потому что лез на рожон. Иногда казалось, что он ищет смерти…
Только зачем?..
Может быть, затем, что мертвые сраму не имут…
Тело Трепова
Наверное, эту формулировку можно было оспорить, но некому было оспаривать. И незачем…
«Цинк» оплакали и закопали.
В статистику жертв войны Трепов не вошел…
Как мужик счастье искал
Прожил мужик пятьдесят лет как один день. Спины не разгибал, сытости не видел, а видел только хлев, борозду да лошадиный круп. Женился, детей зачал, родителей схоронил в перерывах между работами. Горе полновесной ложкой хлебал, а счастья щепотки не наскреб.
Может, его счастье сквозняком выдуло? Может, он дом не так поставил — на ветродуе на самом? Может, окна не с той стороны прорубил? Бог его знает. Но только не было счастья, и все тут.
Пошел мужик к попу и говорит:
— Пятьдесят годков мне нынче вышло, а счастья не видел, где оно?
Поп с попадьей капусту квасили. Приход — нищий, прихожане — голь перекатная. Пожертвований на свечи не хватает. Голодал поп. А чтобы вовсе с голоду не помереть, на зиму сто кадушек капусты квасил. Пятьдесят кадушек в церковных подвалах хранил, а пятьдесят за алтарем. Тем и жил.
Вытер поп руки об рясу, стряхнул капусту с бороды и сказал так:
— Счастье на небесах. По всему выходит.
Вернулся мужик домой и стал лестницу строить. Так решил — в лепешку расшибусь, а счастье добуду. Хоть самый махонький кусочек. Хоть вот такусенький. Хоть еще меньше. А напоследок порадуюсь.
Сколотил мужик лестницу выше храма, а поднять не может. Лежит на земле лестница невиданной длины, тянется через всю деревню, через реку, через базар. Одним концом в мужиков порог упирается, другим в погост. Кликнул мужик соседей в помощь — лестницу поднимать.
Селяне возражают:
— Ни к чему нам пупы надсаживать, к твоему счастью тебе же дорогу мостить. Какой нам с того навар? У нас своих дел невпроворот. Коровы не доены, поля не вспаханы, жены не обласканы.
— Глупый вы народец, ей-богу! — удивляется мужик. — Счастье — оно для всех. Я только тропинку разузнаю. Осмотрюсь
— Совсем ты, мужик, заврался! Как же это такая лестница всех выдержит? — опять возражают селяне.
— Ну, не дурни вы? Я же пока один слажу. А вы погодя…
— А коли ты один полезешь, ты один ее и подымай. Твое счастье — твои заботы, — ответили селяне и по домам разошлись.
И даже дети родные мужику сказали:
— Нам эта лестница вовсе ни к чему. А от нечего делать мы лучше на гармошке поиграем да девок пошшупаем. Перестал бы ты, тятька, людей смешить, а пошел бы ты лучше в сарайку, борову отрубей задал.
Отец, конечно, осерчал очень, но виду не подал, смолчал — пошел сам лестницу к небу прилаживать.
А сыны, как обещались, надели красные рубахи, понасыпали полны карманы семечек и пошли гармошку теребить и девок шшупать.
И так мужик, и так прилаживался, то конец лестницы поднимет, то середину, а всю никак осилить не может. Измучился совсем. Вспотел. И спать пошел.
А ночью соседи лестницу его на куски порубали и по дворам растащили. И каждый свой кусок к делу приспособил. Один к чердачному окну подставил, другой к сеновалу. А некоторые хоть и посчитали мужика дураком, даже похвалили — хошь не хошь, а обществу доставил некоторую пользу.
Проснулся мужик — лестницы нет! Поплакал, погоревал и стал строить другую лестницу, сразу вверх. Очень уж ему хотелось до счастья добраться. Вкопал в землю две жердины, поперечины приколотил. И еще приколотил. И еще…
Лезет и колотит. Лезет и колотит. Высоко забрался. Деревню сверху увидел, поля, реку, и колокольню соседней деревни, и еще село и реку. Здорова земля!
До облаков уже кончиками пальцев дотягивался, ну просто совсем рядом счастье ходило, уж за бочок можно было ущипнуть. А не давалось!
Сыны внизу топчутся, матерятся в бороды на непутевого папашу, а убрать его с глаз селян долой — боятся Высоко уж больно. Голова кружится и коленки дрожат.
А папашка на последней перекладине тюк-тюк молоточком. Тюк-тюк молоточком. Еще жердину приспосабливает. И уж видно его под облаками махонькой точкой, как орла парящего или еще какую птицу.
Сыны совсем озлобились. Ругательски ругаются. Отца вслух полудурком прозывают.
Мать сынов боится, днем их ругань слушает, поддакивает, а ночью картохи отварит и с чугуном наверх лезет. Все-таки свой мужик, не чужой!
Лестница шатается, ветер свистит, подол юбки треплет. Темнотища крутом, как в погребе, звезды в самые глаза заглядывают, а под ногами, совсем далеко внизу, огоньки деревни светятся ма-а-ахонькие. И всю-то деревню ноготочком прикрыть можно. Вот как высоко. Страсть! Аж сердце захолаживается!