Рассказы
Шрифт:
– Ой, до чего же ты занудный! Два года назад я был на том самом месте, где мы закопали куклу. Я откопал ее. И что ты думаешь я увидел вместо нее, а?
– Ничего, конечно.
– Как же, прочисть уши и слушай, тупица.
Я увидел съежившийся, совершенно невесомый скелет, с костями не толще спички.
– Да, конечно, – уступил Планш, – но ты, наверное, копал рядом с тем местом.
– К тому же вокруг пахло гарью. И мне показалось, что в ночи я услышал поскрипывание коляски Рустуфля. Я драпанул так, как будто мне в зад вставили реактивный снаряд.
Он замолчал. И я старался больше
Старик проснулся и посмотрел на часы.
– Подъезжаем.
Солейхавуп подмигнул мне:
– Так мы договорились, господин лейтенант? Идем с вами в поезд для гражданских?
– Гражданский поезд прибывает на первую платформу, поезд для военнослужащих рядового состава прибывает на третью платформу, – объявлял железнодорожный служащий.
Солейхавуп подтолкнул меня локтем:
– Вперед, на первую. Поезд отходит через семь минут.
Мы нырнули в подземный переход. На первой платформе уже толпились пассажиры. Паровоз, шипя, выбрасывал клубы пара. В морозном воздухе чувствовался запах горящего угля и смазки. Где-то далеко, словно в пустой бочке, перекликались паровозные гудки.
– Быстрее! – хныкал Планш. – Нас засекут!
Вот и вагон первого класса. Я вскочил на подножку и тут же услышал приглушенный крик.
– Проклятие!
Я обернулся. Какой-то дежурный адъютант преградил путь моим попутчикам.
58 Анри Труайя Колдовство – Я же вам говорю, что мы с господином лейтенантом! – сокрушался Солейхавуп.
– Мы из одного подразделения, – вставил Планш. – Он не может ехать без нас.
Адъютант покачал головой:
– Ничего не знаю. Поезд для рядового состава на третьей платформе.
– Но ему нельзя нас оставлять!..
– У нас его вещи!..
– Где? В ваших вещмешках? – высокомерно парировал адъютант. – Я знаю эти штучки.
Уходите!..
– Но господин адъютант. . .
Раздался свисток. Поезд тронулся как-то нехотя и легко. Я выглянул в дверь и увидел, что Солейхавуп и Планш машут мне вслед. Постепенно их добрые огорченные лица растворились в туманной тьме, чтобы вовсе исчезнуть из вида на первом же повороте.
Истина
Виктор Татен был добронравен, и это не стоило ему ни малейших усилий. За сорок семь лет ни одно искушение не омрачило его жизнь. Даже если бы он хотел совершить что-нибудь худое, он не знал бы, как за это взяться. Ко всему чистота его помыслов была написана у него на лице и даже читалась по его одежде. Голова у него была маленькая, лицо заостренное и бледное. По центру, правда, имелись веселенькие усы чистейшего белесого цвета. Водянистоголубые глаза, как две лампочки, освещали его по обе стороны носа. А черный пиджак, узкие брюки и прочные башмаки свидетельствовали о скромности и честности их владельца.
Среди многочисленных работников администрации, в которой он исполнял обязанности начальника отдела, служащие считали его человеком элитарным и с радостью выполняли его распоряжения. Ненавидя кулуарные интриги и заговоры, он не сделал карьеру, не занял того места, которого заслуживал. Но он утешал себя
Виктор Татен этому не удивлялся, так как знал, что его призвание наставлять на путь истинный своих ближних. Иногда ему казалось, что над головой у него реет позолоченный нимб, а ноги покоятся на благоухающих облаках. Но он не поддавался соблазнам гордыни.
Единственным его честолюбивым стремлением было воспитать сына по своему образу и подобию. И единственное, что заботило его, сложности, связанные с решением этой проблемы.
Нельзя сказать, чтобы юный Филипп Татен, которому было двенадцать лет, был испорченным по природе. Но не менее опасными были его мягкость, безразличие и предрасположенность к мечтательности. Самые суровые слова опадали лебяжьим пухом, так и не достигнув сердца ребенка. Поэтому учился он хуже всех в классе и чуть ли не каждый четверг ему приходилось отбывать наказание.
Виктор Татен приходил в отчаянье оттого, что сын совсем на него не походил. Он сожалел, что не породил самое себя. Жена пыталась его утешить, уговаривая, что Филипп изменится с возрастом, но Виктор Татен из-за всего этого плохо спал ночью.
В одно прекрасное утро он проснулся раньше, чем обычно, и удивился, что мадам Татен уже встала. Заподозрив неладное, он тоже встал, надел халат, комнатные туфли и обнаружил жену у постели Филиппа. Юный Филипп сказался больным и делал видимое усилие, чтобы стучать зубами. Мадам Татен, доверчивая, как все мамаши, гладила мальчишку по головке и нежно приговаривала:
– Солнышко. . . Скажи маме, что у тебя болит. . .
Увидев мужа, она выпрямилась и твердо сказала:
– Филипп не пойдет сегодня в школу.
Виктор Татен не мог стерпеть, чтобы у него похитили право такого важного решения. Он строго посмотрел на жену. Она поняла этот призыв к порядку и слегка втянула голову в плечи.
– Я хотела только сказать, – пролепетала она, – что в таком состоянии Филипп. . .
– Состояние? Какое состояние? – спросил Виктор, выпячивая подбородок, чтобы придать себе более решительный вид.
– Он болен.
– Я болен, – повторил Филипп.
– Болен? Прекрасно. А чем же ты болен, сын мой?
Филипп покраснел и быстро пробормотал:
– Мутит в желудке. А к тому же у меня кружится голова, меня морозит и. . .
– Небольшое несварение желудка, вот и все, ничего страшного, – заявил Виктор Татен.
А так как он имел привычку цитировать по каждому поводу подходящую притчу, то он продолжал менторским тоном:
– В твоем возрасте мне приходилось за шесть километров, под дождем и снегом ходить в школу. . .