Рассказы

Труайя Анри

– Ах! Дама Бланш, – сказал он, – я устал от этих занятий. Возможно, Бога я должен познать не через науку, а через неведение!

– Верю, – поспешила согласиться она. – Да, вам нужно проветриться. Почему бы вам не пойти завтра со мной на рынок?

Обрадованный Александр Миретт все же притворился нерешительным:

– Но мои работы. . . Мне кажется, что я вот-вот найду решение занимающего нас вопроса. . .

– Тем более!

– Мы к этому вернемся за ужином, хорошо?

Они к этому не вернулись за ужином, но обменялись массой легких и пустых фраз. Александр Миретт блаженствовал,

как замерзший человек у горящего полена. Утка с гренками, вымоченными в вине и посыпанными мускатным орехом, солью, сахаром и корицей, доставили усладу его желудку. А взгляд его наслаждался этой молодушкой, с лицом нежным, как сметана. Он забыл о гомункулусах, семи сортах земли и небесной субстанции. Он пил, ел и развлекал хозяйку. Он рассказывал ей о своих школьных проказах, о фарсе, который он разыгрывал со священниками, выдавая Валентина за собственного сына и прося его окрестить, о других веселых или скандальных затеях, над которыми Дама Бланш так хохотала, что хваталась руками за вырез горжетки.

– Иногда мне кажется, что вы действительно посланец Божий, а иногда, что вы такой же человек, как и другие!

– И каким я вам нравлюсь больше, Дама Бланш?

– Когда вы такой же, как и другие, – молвила Дама Бланш, опуская глаза.

– Клянусь рогами быка и кишками лягушки, я таким и останусь! – вскричал Миретт, которому кровь ударила в голову. – Пусть принесут Валентина!

И когда служанка принесла обезьянку, он запел старые куплеты, от которых когда-то отказался: Изобрази нам, Валентин, Наших игривых Жеральдин. . .

Когда Валентин закончил танцевать, Александр Миретт подошел к Даме Бланш и взял ее за руки.

Ему показалось, что в его ладонях забились две теплые птички.

– Дама Бланш, – сказал он, – завтра я буду с вами столько, сколько вы захотите.

Глава VIII, в которой события разворачиваются в направлении, о котором наш читатель, возможно, уже догадался Улицы были захламлены поломанными телегами, старыми бочками и грудами мокрого навоза. Кумушки, сидя на люках своих подвалов, сплетничали между собой и приветствовали прохожих улыбкой, продолжительность которой зависела от занимаемого данным прохожим места в обществе.

Дама Бланш шла рядом с Александром Миреттом и критические разглядывала раскладки. Они остановились у пекаря купить большой двойной хлеб за два денье, затем зашли в большую мясную лавку, недалеко от Шатле, прилавки которой ломились под кусками свинины, говядины и баранины. Продавец птицы продал Даме Бланш несколько уток с блестящим оперением, а у аптекаря они купили зерна аниса и укропа, кашицу из слив, освежающую адрагантовую камедь и чемерицу, улучшающую пищеварение. Торговцы на все лады хвалили свой товар. Кумушки толпились вокруг подмостков, как муравьи на голове дохлого кролика.

Пахло дичью, вином, потом и пряностями. Александр Миретт наслаждался этими запахами, вдыхая их полной грудью. И какая-то дикая радость вздымалась в нем при виде всех этих хлопочущих и болтающих самок. В нем росло желание насиловать и грабить, потребность снова стать самим собой, вновь облачиться в одежды своих старых пороков. Какая-то цветочница попискивала кислым голосом: «У меня свежий ситник! У меня

свежий ситник!» Через драное платье виднелись молочно-белые округлые груди. Губки ее алели от молодости и здоровья.

Александр Миретт облизнулся. Продавец пирожных поставил на землю корзинку, прикрытую белым полотенцем. Очень легко было стащить несколько из них. Но зачем? Ведь сегодня вечером он и так их получит за улейном! Из пирога на раскладке кондитера текло варенье.

Торговец как раз стоял к Миретту спиной. Но сейчас это было ни к чему. Ведь Дама Бланш купит ему любой пирог, если он попросит. Кто-то за его спиной прошептал:

– Это Миретт, отмеченный чудом.

Александр обиделся за этот эпитет. Если бы эти дураки знали, какие противоречивые мысли обуревают его! Руки у него так и чесались стащить какую-то птицу, язык горел желанием крикнуть какую-нибудь крутую гадость в лицо этим матронам. Он вздрогнул, когда Дама Бланш с ним заговорила:

– Вам нравится этот пирог, мэтр Миретт?

Он посмотрел на ее спокойное лицо, и решимость его поколебалась, какое-то нежное томление разлилось по жилам. Он не осмеливался причинить хотя бы малейшую неприятность такому обворожительному созданию. Он вздохнул и ответил, что пирог выглядит весьма аппетитно.

Но на обратной дороге он сам на себя начал сердиться за свою ложь. Он винил всех: Бога, судей, мэтра Тайяда и особенно Даму Бланш. Когда они вернулись домой, он покинул Даму Бланш и спустился в лабораторию. Дама Бланш поднялась в свою комнату.

Расположившись среди пожелтевших бумаг, Миретт еще раз постарался сосредоточиться на гомункулусах, но мысль о Даме Бланш не покидала его. В голове кружился рой очаровательных образов. Золотистые глаза Дамы Бланш, ее атласные розовые губки, нежная шейка, аппетитная ямочка на груди, мускусный запах, источаемый ею, пленительное шуршание платья. . . Он резко поднялся, взбежал по деревянной лестнице и, запыхавшись, преисполненный тревогой, злой, он влетел в комнату Дамы Бланш.

Молодая женщина, сидевшая у окна, мило склонившись над гобеленом, вскрикнула от страха и схватился рукой за сердце.

– Как вы меня напугали, мэтр Миретт!

Он сделал шаг вперед.

– Какой у вас странный вид! – продолжала она. – Вы так бледны, у вас такие расширенные глаза, такой ужасный взгляд! Не заболели ли вы? Или вам было Божественное видение? Вы услышали глас Божий?

Миретту было больно от того, что она так очаровательно глупа. Она сидела в этой комнате, как трепещущая попавшаяся птичка, и все в ней, от ее чистого девичьего лица до тонких башмаков, так и подбивало на грубость, дерзость, насилие. Она была рождена только для этой минуты. Охрипшим голосом он сказал:

– Дама Бланш, я безумно вас люблю!

– Что вы, сеньор? Но мой муж. . . но. . .

– Вашего мужа нет. Есть я. Есть только я!

Он схватил ее за плечи. Она смотрела на него снизу вверх огромными бархатистыми глазами, губы ее были приоткрыты, как цветок. Она дышала Миретту в лицо. Он сжал это беззащитное тело, будто желая привязать ее к себе.

– Оставьте меня, – простонала она.

Он посмеивался:

– Но ведь я посланник Божий?

– Да! Да! – лепетала она в каком-то пугливом экстазе.