Рассказы

ЗНАТЬ бы, чем могло закончиться то, что и не началось даже, совершилось наполовину, оборвалось, никак явно не обозначившись, и стало дымкой у края другого тумана, но как бы там ни было, начну с того, что многие аргентинцы проводят часть лета в долинах Люберона [1] , — мы, старожилы этих мест, частенько слышим их чересчур громкие голоса, порожденные более открытыми пространствами, — а вместе с родителями прибывают и дети, соответственно и Сильвия с ними, и уж тогда — затоптанные клумбы, завтраки с поддетыми на вилки бифштексами и разные там раскрасневшиеся щечки, дикие рыдания и последующие примирения на испанском с заметной примесью итальянского, и все это совокупно называется — отдыхать всей семьей. Так как за мной справедливо укрепилась репутация дурно воспитанного субъекта, лично мне гости докучают не часто — предохранительный клапан пропускает разве что Рауля и Нору Майеров и, разумеется, их друзей Хавьера и Магду с детьми. И вот дней пятнадцать назад в саду у Рауля случилось жаренье мяса на решетке и то необъяснимое, что и не началось даже и, однако, стало Сильвией, — и теперь в моем доме одинокого мужчины воцарилось ее отсутствие, оно осеняет золотой медузой волос мою подушку, заставляя писать обо всем этом и нежными, похожими на заклинание словами творить воображаемого Голема. И еще не забыть сказать о Жане Бореле, преподающем литературу наших весей в одном из аквитанских [2] университетов, и о его жене Лилиане, и их двухлетнем крикуне Рено. Столько народа для одного скромного жаренья на решетке в саду дома, где живут Рауль с

Норой и где сень раскидистой липы нисколько не умеряла накал детских игр и наших литературных споров. Я прибыл с бутылками вина и с поздним солнцем, которое уже прилегло на холмы; Рауль и Нора пригласили меня по просьбе Жана Бореля, он давно желал со мной познакомиться, сам же на это не решался. У Рауля и Норы в эти дни гостили Хавьер и Магда, сад представлял собой сейчас поле битвы и был наполовину захвачен индейцами-сиу, наполовину — галлами, воины с перьями на голове воевали без роздыха, голоса их были сплошь писклявые, а сражались они комьями глины, Грасиэла с Лолитой объединились против Альваро, в разгар боя бедный Рено, крошка, ковыляя в трусиках с подгузниками, выказывал устойчивую склонность к переходу от одной воюющей стороны к другой — ох, уж этот невинный и проклинаемый всеми отступник, о котором пеклась одна только Сильвия. Я вижу, что с избытком нагромождаю имена — их значимость и родовые связи я постиг не сразу, — помнится, я вышел из машины с бутылками под мышкой и через несколько шагов увидел, как из-за кустов показался головной убор Непобедимого Бизона, чья гримаса говорила о недоверии к вновь прибывшему Бледнолицему, битва за форт и пленников разворачивалась вокруг небольшой зеленой палатки, которая, скорее всего, была оплотом Непобедимого Бизона. Непростительно манкируя наступлением, по-видимому решающим, Грасиэла, выпустив из рук липкие боеприпасы, вытерла ладошки о мой затылок, после чего живописно расположилась у меня на коленях и объяснила, что Рауль и Нора с прочими взрослыми в доме наверху и скоро спустятся: пустяшные сведения, не идущие ни в какое сравнение с упорным сражением в саду.

Грасиэла всегда чувствовала, что должна растолковывать мне самые простые вещи, поскольку считала меня глупым. Например: разве ты не видишь, что карапуз Борелей — пока еще ноль без палочки, этому Рено уже два года, а он все еще какает в подгузники, вот только что опять обделался, я хотела позвать его маму, но Сильвия сама отвела его к умывальнику, вымыла ему попку и сменила трусики, Лилиана так ни о чем и не узнала, потому что ты ведь понимаешь, она чуть что сердится и шлёпает его, и тогда Рено снова начинает реветь, а этим он просто нас изводит и не дает играть.

— А те, что постарше, чьи?

— Это ребята Хавьера и Магды, разве не знаешь, глупый? Альваро у нас Непобедимый Бизон, ему семь лет, он меня старше на два месяца и вообще самый старший. Лолите шесть, но она не играет, она — пленница Непобедимого Бизона. Я — Владычица Леса, а Лолита — моя подруга, так что я должна ее освободить, но мы все отложим на завтра, потому что нас уже позвали мыться. Альваро порезал ногу, и Сильвия ее перевязала. Пусти меня, мне надо бежать.

Никто ее не держал, но Грасиэла вечно борется за свою свободу. Я поднялся поздороваться с Борелями, которые вышли из дому с Раулем и Норой. Кто-то, кажется, Хавьер, разнес первый pastis [3] . Беседа началась с наступлением сумерек, здесь противоборство имело другой характер и другим был возраст сражающихся, взрослые, которые только что познакомились, с улыбкой изучали друг друга, дети пошли умываться, не стало в саду ни индейцев-сиу, ни галлов, Борель полюбопытствовал, почему я не возвращаюсь на родину, Рауль и Хавьер, будучи моими соотечественниками, по-аргентински улыбались в ответ. Все три грации хлопотали у стола, они были как-то странно похожи, особенно Нора и Магда — из-за буэнос-айресского акцента, отличавшегося от чисто испанского выговора Лилианы, какой он за Пиренеями. Мы окликнули их, чтобы они пригубили вместе с нами pastis, я заметил, что Лилиана смуглее Норы и Магды, но схожесть угадывалась в некоем общем для них ритме движений. Заговорили о конкретной поэзии, о группе журнала «Invencao» [4] , у нас с Борелем обнаружился общий интерес к Эрику Долфи [5] , второй pastis воспламенил взаимные улыбки Хавьера и Магды, две другие пары уже пребывали в том градусе, когда групповая беседа порождает антагонизмы, выявляя противоречия, коих не возникает при беседе с глазу на глаз.

После того как совсем стемнело, начали появляться дети, чистенькие и скучающие, сперва — отпрыски Хавьера, спорящие по поводу каких-то монет, в Альваро ощущалось упрямство, а в Лолите — заносчивость; затем Грасиэла привела за руку Рено, который снова успел выпачкать мордашку. Все сошлись у зеленой палатки, а мы обменивались мнениями о Жан-Пьере Фае и Филиппе Соллерсе [6] ; в темноте стал ярче огонь, разведенный для жаренья мяса, до этого он, едва видимый за деревьями, лишь беглыми золотистыми мазками касался стволов, раздвигая пределы сада; думаю, именно тогда я впервые увидел Сильвию, я сидел за круглым столом под липой между Борелем и Раулем, рядом поместились Хавьер, Магда и Лилиана, а Нора приносила и уносила приборы и тарелки. То, что меня не представили Сильвии, было странно, впрочем, она была совсем юная и, похоже, сама старалась держаться в стороне, а то, что Рауль и Нора ничего о ней не сказали, тоже можно было понять — очевидно, Сильвия была в том трудном возрасте, когда не тянет участвовать во взрослых разговорах, она предпочитала верховодить малышами, сгрудившимися около зеленой палатки. Разглядеть Сильвию как следует мне не удавалось, огонь резко выхватывал из темноты палатку лишь с одной стороны, Сильвия, наклонившись к Рено, вытирала ему лицо то ли платком, то ли тряпкой, я видел ее точеные ноги, такие мерцающие, невесомые, как написал бы Франсис Понж [7] , о котором как раз говорил мне Борель, ее икры находились в тени, как торс и лицо, но длинные волосы время от времени поблескивали в отсветах пламени и тоже отсвечивали старинным золотом, Сильвия вся была выдержана в тонах пламени и темной бронзы, мини-юбка открывала ее ноги (а молодым французским поэтам совершенно непростительно не знать Фрэнсиса Понжа, который благодаря усилиям журнала «Тель кель» теперь признанный мастер!); спрашивать, кто Сильвия, было неудобно, ее не было около нас, да и огонь обманывает, — скорее всего, ее тело опередило ее возраст, так что сражаться с индейцами-сиу как раз по ней. Рауль увлекался поэзией Жана Тардье [8] , и мы взялись объяснять Хавьеру, кто это и что он написал; не мог я спросить о Сильвии и Нору, принесшую мне третий pastis, беседа была довольно оживленной, и Борель буквально смотрел мне в рот, словно мои слова были и впрямь столь значимы. Я видел, как отнесли к палатке низкий столик и приборы, чтобы дети поужинали отдельно, Сильвии там уже не было, правда, палатку скрадывала тень, хотя, возможно, она сидела чуть поодаль или бродила под деревьями. Вынужденный уточнить мое отношение к опытам Жака Рубо [9] , я почти забыл о Сильвии и о своем беспокойстве из-за ее внезапного исчезновения, но, когда я досказывал Раулю, что я думаю о Рубо, отсвет пламени на мгновение снова стал Сильвией, и я увидел, что она прошла рядом с палаткой, ведя за руки Лолиту и Альваро, а позади Грасиэла и Рено дотанцовывали свой последний на сегодня ритуальный танец индейцев-сиу, и, разумеется, Рено ткнулся носом в глину, и от его визга сразу вскочили на ноги Лилиана и Борель. Голос Грасиэлы: «Пустяки, ничего страшного!» — тут

же вернул родителей к беседе, подтверждая тем самым обыденность потасовок между индейцами-сиу, а у нас речь шла уже об азартных экспериментах Ксенакиса [10] , который у Хавьера вызывал интерес, показавшийся Борелю чрезмерным. В просвет между Магдой и Норой я различил поодаль силуэт Сильвии, склонившейся к Рено, она показывала ему какую-то игрушку, чтобы его успокоить, блики пламени обнажали ее ноги и обрисовывали профиль, я разглядел тонкий дерзкий нос, губы древней статуи (не из-за того ли, что у Бореля в это время мое отношение к статуэткам кикладской культуры [11] не вызывало вопросов, а Хавьер, оставив Ксенакиса, уже перевел беседу на что-то более важное?). Я чувствовал, что единственным моим желанием сейчас было познать Сильвию — познать вблизи, а не в отсветах огня, вернуть ее туда, где она, скорее всего, окажется обыкновенной робкой девочкой, наделить плотью этот силуэт, слишком красивый и яркий, чтобы оставаться только видимым. Мне захотелось признаться в этом Норе, с которой меня связывала давняя дружба, но та была занята столом, раскладывала бумажные салфетки, не забыв, однако, сказать Раулю, чтобы завтра же купил какую-нибудь пластинку Ксенакиса. С территории вновь исчезнувшей Сильвии прискакала маленькая грациозная газель, всезнайка Грасиэла, я вывесил для нее на лице широкую улыбку и, протянув руки, помог усесться у меня на коленях, и тут же, воспользовавшись ее взволнованным сообщением о мохнатом жуке, уклонился от беседы с Борелем, но так, чтобы он не счел меня неучтивым, и, улучив момент, тихонько спросил ее, не поранился ли Рено.

— Что ты, глупый, все обошлось. Он только и знает, что падает, ему всего два года, соображаешь? Сильвия приложила ему на коленку холодный компресс.

— А Сильвия кто, Грасиэла?

Она удивленно посмотрела на меня.

— Наша подруга.

— Она ведь дочь кого-то из гостей?

— Спятил? — резко спросила она. — Сильвия наша подруга. Мама, правда ведь, Сильвия наша подруга?

Нора перевела дух, положив возле моей тарелки последнюю салфетку.

— Почему бы тебе не вернуться к детям и не оставить Фернандо в покое? Если она начнет рассказывать тебе про Сильвию, наберись терпения.

— Что так, Нора?

— С тех пор как они ее выдумали, они нас с ума сводят своей Сильвией, — сказал Хавьер.

— Мы ее не выдумали, — сказала Грасиэла, забирая мое лицо в обе руки, чтобы отвлечь меня от взрослых. — Спроси у Лолиты и Альваро, сам услышишь.

— Но Сильвия — это кто? — переспросил я.

Нора уже отошла и не могла меня слышать, Борель снова разговаривал с Хавьером и Раулем. Грасиэла впилась в меня взглядом, ее рот сложился в хоботок насмешливо и поучающе.

— Сказано ведь, глупый, она наша подруга. Играет с нами, когда хочет, но не в индейцев, она этого не любит. Сильвия большая, понимаешь, вот и заботится о Рено, ему два года и он какает в трусы.

— Она пришла с сеньором Борелем? — спросил я шепотом. — Или с Хавьером и Магдой?

— Она ни с кем не пришла, — ответила Грасиэла. — Спроси у Лолиты или у Альваро, если хочешь узнать. У Рено не спрашивай, он маленький и не понимает. Пусти меня, мне надо идти.

Рауль, который, похоже, никогда не отключает свою прослушку, отвлёкся от размышлений по поводу летризма [12] , чтобы успокоить меня сочувственным объяснением:

— Нора тебя предупредила. Клюнешь на их наживку, они тебя своей Сильвией с ума сведут.

— Это все Альваро, — сказала Магда. — Наш сын мифоман, он кому хочешь задурит голову.

Рауль и Магда продолжали смотреть на меня, я чуть было не сказал «Не понимаю», чтобы получить разъяснение, или более определенно: «Ведь Сильвия там, я только что ее видел». Сейчас, когда у меня вдосталь времени, чтобы всё обдумать, я не считаю, что сказать это мне помешало лишь рассеянное вмешательство Бореля. Он спросил меня что-то насчёт «Зеленого дома» [13] , я стал отвечать ему, не зная сам, что говорю, во всяком случае я уже не обращался к Раулю с Магдой. Я увидел Лилиану, подходившую к детскому столику, она усаживала малышей на табуретки и старые ящики, огонь освещал их, как на гравюрах к романам Гектора Мало или Диккенса, ветви липы касались иногда чьего-то лица или вскинутой ручонки, дети смеялись и озорничали. Я беседовал с Борелем о Фушиа [14] , позволив унести себя вниз по течению на плоту памяти, на котором Фушиа был ужасающе живым. Когда Нора принесла мне тарелку с мясом, я шепнул ей: «Про ребят… я не совсем понял».

— Готово, и этот попался! — сказала Нора, обведя всех сочувственным взглядом. — Хорошо, что они скоро отправятся спать, потому что, Фернандо, ты прирождённая жертва.

— Не обращай на них внимания, — вмешался Борель. — Сразу видно, у тебя нет опыта, ты принимаешь детей чересчур всерьез. Старик, прислушиваться к ним надо, как к шуму дождя, не то спятишь.

Должно быть, в тот момент я и утратил возможность проникнуть в мир Сильвии, почему-то принимая на веру немудреный розыгрыш друзей (исключая Бореля, этот шел своим путем и уже почти добрался до Макондо), но тут я снова увидел Сильвию, вышедшую из тени, она наклонялась к столику, где сидели Грасиэла и Альваро, чтобы помочь им разрезать мясо, а может, сама хотела съесть кусочек. Лилиана, которая подошла к нашему столу, разлучила нас, кто-то предложил мне вина, и, когда я снова поглядел в ту сторону, профиль Сильвии пламенел от жара углей, волосы спадали ей на плечо и струились к затененной талии. Она была так красива, что их нелепая шутка показалась мне оскорбительной, и я принялся за еду, низко наклонившись к тарелке, вполуха слушая Бореля, который приглашал меня на какие-то университетские коллоквиумы, и если я отказался, то виновата была Сильвия, ее непредумышленное соучастие в лукавом подтрунивании надо мной моих друзей. В эту ночь я больше не видел Сильвию; Нора понесла к детскому столу сыр и фрукты, вместе с Лолитой они стали кормить Рено, а он взял и заснул. Мы принялись беседовать об Онетти и о Фелисберто [15] и выпили в их честь немало вина, а в это время под липой уже намечалось новое сражение между сиу и чарруа [16] , и тогда ребят привели пожелать нам доброй ночи, Рено прибыл на руках у Лилианы.

— Мне досталось червивое яблоко, — ликуя, поведала мне Грасиэла. — Спокойной ночи, Фернандо, ты плохой.

— Это почему же, любовь моя?

— Так и не подошел к нашему столу.

— Ты уж меня прости. Но с вами была Сильвия, не так ли?

— Да, и все равно плохой.

— Совсем увяз, — улыбнулся Рауль, глядя на меня с некоторым, я бы сказал, состраданием. — Это тебе дорого станет, дай им выспаться, они, брат, за тебя так возьмутся со своей пресловутой Сильвией, что не обрадуешься.