Рассказы
Шрифт:
— Вы поссорились?
— Нет. Вряд ли это можно назвать ссорой. За пять лет, что она прожила со мной, у нас даже маленьких размолвок не было. Существа с более мягким, уживчивым характером я в жизни не встречал. Казалось, ничто не может вывести ее из себя. Она всегда была весела и жизнерадостна. Улыбка не сходила с ее губ. Она всегда была счастлива. Впрочем, тут нет ничего удивительного — для счастья у нее было все. Я к ней очень хорошо относился.
— Не сомневаюсь в этом, — вставил я.
— В этом доме она была полной хозяйкой. Я ни в чем ей не отказывал. Кто знает, будь я с ней более жесток, может, она бы и не ушла.
— Вы заставляете меня произнести банальную фразу о том, что поведение женщин объяснить невозможно.
Он с укоризной взглянул на меня, и в улыбке, блеснувшей в его глазах, промелькнуло опасение.
— Вам не будет скучно,
— Конечно, нет.
— Так вот, однажды я встретил ее на улице, и она как-то сразу мне понравилась. В жизни она гораздо лучше, чем на фотографии. Может, глупо говорить так о бирманке, но она была словно бутон розы, не английской розы, нет, с английской розой она имела так же мало общего, как стеклянные цветы на понравившейся вам шкатулке — с цветами настоящими. Она была похожа на розу, взращенную в восточном саду, розу необычную, экзотическую. Никак не могу ясно выразить свою мысль.
— Ничего, — улыбнулся я, — мне кажется, я вас понимаю.
— Она встретилась мне еще два или три раза, и я узнал, где она живет. Я послал своего слугу на разведку, и он выяснил, что родители охотно отпустят ее ко мне, если мы договоримся об условиях. Торговаться я не собирался, и вопрос решился в мгновение ока. В честь такого события ее родители дали ужин, и она перешла жить ко мне. Разумеется, я принял ее как жену и доверил ей полностью вести хозяйство. Я велел слугам беспрекословно выполнять ее приказы и сказал, что, если она на кого-нибудь из них пожалуется, тот с треском вылетит вон. Знаете, некоторые из наших держат своих девушек в комнатах для слуг, и, когда они уезжают по делам, этим бедняжкам здорово достается. По-моему, это просто отвратительно. Если уж вы завели себе девушку, то, как минимум, должны следить за тем, чтобы ей у вас хорошо жилось.
Хозяйство она вела — лучше некуда, и я был страшно доволен. Она держала дом в абсолютной чистоте — нигде ни соринки. Она мне экономила деньги и не позволяла слугам грабить меня. Я дал ей несколько уроков игры в бридж, и, поверите ли, она научилась играть черт знает как здорово!
— И она любила играть в бридж?
— Обожала! А как она умела принимать гостей! Любая герцогиня могла бы позавидовать! Вы знаете, у этих бирманок прекрасные манеры. Иногда я просто не мог удержаться от смеха, глядя, с какой уверенностью она принимает моих гостей, правительственных чиновников или, скажем, военных, которые были в Бирме проездом. Если какой-нибудь молодой офицер чувствовал себя неловко, она тут же приходила ему на помощь. Она не была навязчивой или назойливой, просто все время появлялась там, где была нужна, и следила, чтобы все шло хорошо, так что каждый чувствовал себя непринужденно. И еще скажу вам, во всей Бирме никто не умел так здорово готовить коктейли, как она. Люди называли меня счастливчиком.
— Видно, так оно и было, — согласился я.
Принесли кэрри, и, положив себе на тарелку цыпленка и немного рису, я добавил по вкусу разных приправ, разложенных на блюде в маленьких тарелочках. Кэрри был неплох.
— Потом появились дети, за три года она родила троих, но один ребенок умер, когда ему было полтора месяца. На фотографии вы видели оставшихся двоих. До чего забавные создания! Вы любите детей?
— Да. А к новорожденным испытываю странную, просто необъяснимую нежность.
— Знаете, я бы не сказал того же о себе. Не могу похвастаться особым чувством даже к своим собственным детям. Я часто задумывался: а не значит ли это, что я просто негодяй?
— Не думаю. Мне кажется, что любовь, которую многие взрослые якобы питают к детям — не что иное; как общепринятая поза. По-моему, чем меньше дети обременены родительской любовью, тем для них лучше.
— Так вот, как-то раз моя малышка попросила меня жениться на ней, в смысле жениться официально, по всем английским законам. Я воспринял это как шутку. Я удивлялся, с чего вдруг ей пришла в голову такая мысль. Приняв это за обычный каприз, я, чтобы ее успокоить, подарил ей золотой браслет. Однако это не был каприз — она была настроена совершенно серьезно. Я сказал ей, что из этого, ничего не выйдет. Но вы же знаете женщин — если они решили чего-то добиться, значит, вам не будет ни минуты покоя. Она то подлизывалась ко мне, то дулась на меня, то плакала, то взывала к моим чувствам. Она пыталась вытянуть обещание, когда я был слегка навеселе; подкарауливала меня в те минуты, когда я особенно к ней благоволил, и даже чуть не добилась своего, когда болела. Она, я бы сказал, следила за мной бдительнее, чем биржевой маклер за конъюнктурой рынка, и я чувствовал, что, какой бы естественной или занятой другими делами она ни казалась, она все время была начеку и выжидала момент, чтобы, воспользовавшись моей оплошностью, добиться своего.
По лицу Мастерсона снова медленно расплылась его особенная улыбка.
— Пожалуй, все женщины в мире одинаковы, — вздохнул он.
— Это верно, — отозвался я.
— Одно я никогда не мог понять — почему женщинам всегда нужно, чтобы ты поступил именно так, даже если это тебе не по нутру. Не понимаю, какую радость им это приносит.
— Радость победы. Фактически мужчина, сделавший что-то вопреки своей воле, часто остается при своем мнении, но женщина не обращает на это внимания. Она одержала верх — вот что для нее главное. Ее власть доказана.
Мастерсон пожал плечами. Отхлебнул чая из чашки.
— Видите ли, она утверждала, что рано или поздно я обязательно женюсь на англичанке, а ее прогоню. Я ее уверил, что вовсе не собираюсь жениться. Она знает, что произойдет, говорила она мне. Даже если я и не собираюсь пока жениться, все равно в один прекрасный день я выйду в отставку и вернусь в Англию. И что тогда будет с ней? Так продолжалось целый год. Я не поддавался. Потом она вдруг объявила, что, если я на ней не женюсь, она уйдет и заберет с собой детей. «Ты маленькая глупышка», — сказал я. Она твердила, что если уйдет от меня сейчас, то сможет выйти замуж за бирманца, а через несколько лет ее уже никто не возьмет. Начала собирать свои вещи. Решив, что она просто блефует, я поддразнил ее. Сказал: «Что же, уходи, если хочешь, но если уйдешь, назад не возвращайся». Я и подумать не мог, что она вот так возьмет и уйдет к родителям, отказавшись от такого дома, от подарков, которые я ей делал, да от всего, что она здесь имела. Ведь родители ее бедны, как церковные мыши. И все равно она продолжала собирать вещи. Она не стала ко мне хуже относиться — нет, она была все так же весела, постоянно улыбалась. Если кто-то приходил в гости на вечерок, она, как всегда, была очень гостеприимна и играла с нами в бридж до двух часов ночи. Я не мог поверить, что она уйдет, и все же немного испугался. Все-таки я любил ее, и мне с ней было черт знает как хорошо.
— Почему же вы на ней не женились? Разве такой брак не принес бы вам счастья?
— Я вам объясню. Женись я на ней, мне пришлось бы остаться в Бирме до конца жизни. А я, после того как выйду в отставку, хочу вернуться домой и жить там. Хочу, чтобы меня похоронили не здесь, а дома, на английском кладбище. Конечно, я живу здесь счастливо, но оставаться в этой стране до конца дней своих я не хочу. Не могу. Мне нужна Англия. Иногда меня просто воротит от этого жаркого солнца и слепящих красок. Мне хочется увидеть серое небо, попасть под моросящий дождь, почувствовать запах родной земли. Когда я вернусь, я буду толстым пожилым чудаком, слишком старым для того, чтобы охотиться, но рыбной ловлей заняться смогу. Буду играть в гольф на настоящей площадке. Игрок из меня выйдет, конечно, никудышный — никто из англичан, проживших здесь всю жизнь, не умеет как следует играть в гольф, зато я буду вертеться в местном клубе и болтать с такими же, как я, отставными англоиндусами. Я хочу шагать по серым мостовым маленького английского городка, хочу ругаться с мясником, потому что вчера он прислал мне жесткое мясо, хочу рыться в книгах на полках букинистических магазинов. Я хочу, чтобы на улице со мной здоровались люди, которые помнят меня маленьким мальчиком. И еще я хочу иметь садик на заднем дворе моего дома и выращивать там розы. Я понимаю, вам такая жизнь может показаться скучной, унылой и затхлой, но именно так всегда жили мои родные, так хотел, бы жить и я. Это наивная мечта, если угодно, но она — все, что у меня есть, для меня она важнее всего на свете, и отказаться от нее я не могу.
Он на секунду умолк, потом взглянул мне прямо в глаза.
— Вы, наверное, считаете меня полным идиотом?
— Нет.
— Как-то утром она подошла ко мне и сказала, что уходит. Вещи ее уже лежали на повозке, но даже тогда я все не мог поверить, что она действительно уйдет. Она посадила наших детей в тележку к рикше и подошла ко мне попрощаться. Расплакалась. Клянусь вам, сердце мое буквально разрывалось на части. Я спросил: неужели она действительно уйдет? Да, ответила она, если я на ней не женюсь. Но я только покачал головой, хотя был почти готов согласиться. Боюсь, и я не сдержал слез. Она громко всхлипнула и выбежала из дома. Мне пришлось выпить полстакана виски, чтобы унять расходившиеся нервы.