Рассказы
Шрифт:
— Возможно.
— Вы отгородились от жизни — боитесь ее. Я пытался как-то по-своему приспособиться к этому, даже к этому! Я люблю вас. Придется вам примириться с этим, привыкнуть к этой мысли.
В потоке синих ясных дней пришло лето. Рей взял отпуск, когда начали созревать абрикосы. Одри была рада ему, как и всякому, кто мог помочь ей убрать первые нежные плоды. Ее ранние абрикосы были лучшими в округе; но ей приходилось вставать на рассвете, чтобы уберечь плоды от птиц и проследить за сбором и упаковкой. Работая от зари до сумерек на солнцепеке, загоревший, потный, с ноющими руками и
После захода солнца Одри все еще упаковывала фрукты, а Рей прибивал крышки к ящикам. На заре Одри уезжала на рынок, а Рей вместе с двумя местными женщинами, нанятыми на сезон, продолжал сбор урожая. Когда она возвращалась из города, Рей заставлял ее поесть и поспать немного. Но через час-полтора Одри снова появлялась в саду, беспокойная, ненасытная в своем стремлении как можно больше заработать, используя высокие цены на ранние абрикосы. Она считала, что никто не может сравниться с ней в сборе и упаковке фруктов.
— Я могу отдохнуть после уборки урожая, — заявляла она.
Но однажды — это было после полудня, — она свалилась с лестницы, раздавив абрикосы в сумке, висевшей у нее через плечо.
Едва Одри пришла в себя, она прежде всего с досадой подумала о раздавленных абрикосах. Еще больше она разозлилась, когда увидела Макнелли и обеих женщин, молча уставившихся на нее, и услышала восклицание Рея: «Одри, Одри! Дорогая, вы не ушиблись?»
Как все глупо получилось и сколько абрикосов пропало! А самое худшее — Рей при всех называет ее так.
Некоторое время она не могла сделать ни одного движения. Глаза болели, она не могла смотреть на окружающих. Она словно погрузилась в трясину из густой абрикосовой массы, сквозь которую вырисовывались мрачные величавые силуэты деревьев; их темные ветви пугали Одри.
Рей с Макнелли сделали носилки и перенесли Одри в дом. Сначала она уснула, а когда проснулась, начала бредить. Рей послал за врачом и просидел возле нее всю ночь, прикладывая ей к голове холодные компрессы.
На следующее утро, — сколько времени она пробыла в забытьи, Одри не знала, — она села в постели и произнесла решительным тоном:
— Со мной все в порядке. Наверно, просто голова закружилась или еще что-нибудь…
— Доктор велел вам лежать, вечером он снова заедет, — сказал Рей.
Одри решила, что он шутит, и встала с постели.
— Кости целы, — заявила она и выпрямилась.
Но лицо ее перекосилось от боли.
— Ушиблась немного и перепугалась. Вот и все. Фунтов шесть абрикосов испортила, Рей.
— Черт с ними, с абрикосами! — ответил Рей.
— Пустяки, нечего волноваться. — Одри напрягла все силы и пошла к двери. — Я иду в сад.
Она добралась до двери и ухватилась за нее, но тут все закружилось и поплыло у нее перед глазами.
— Пожалуй… лучше не идти, — помедлив, произнесла она слабым голосом. Рей помог ей лечь обратно в постель.
— Не беспокойтесь, дорогая, — мягко сказал он. — Я сделаю все сам. Сегодня ночью отвезу абрикосы. Все, что вам нужно, — это отдохнуть немного, и через день-два вы поправитесь.
— Хорошо, — едва слышно прошептала Одри.
Целую неделю Одри могла только лежать и смотреть,
Никто не был удивлен больше самой Одри, когда после сбора урожая в том же году она вышла замуж за Рея. Как это случилось, она так никогда и не могла до конца понять. Ей ясно было одно: Рей — малый упрямый, а она испытывала чувство благодарности к нему за любовь и желание жениться на ней. Он сумел стать для Одри необходимым во многом и убедил ее, что возраст — это не число прожитых лет, а жизненный опыт.
Некоторое время в их семейной жизни все шло хорошо.
О том, чтобы Рей бросил службу или Одри изменила свой образ жизни, не было и речи. Он по-прежнему работал в газете: большую часть субботы и воскресенье проводил, работая над книгой или стихами. Одри же пахала, подрезала деревья, опрыскивала сад, доила коров и проклинала кур, которые из благоустроенного птичника удирали класть яйца в люпин или в высокую траву на пастбище.
Совместная жизнь устраивала обоих — оба были довольны, радовались товарищеской независимости своих отношений, нежности чувств. Покоренная Одри досадовала на Рея за его власть над нею. Его сдержанные остроты порождали в ней ощущение собственной неполноценности. Счастье, которое он принес ей, подобно бурной, неотразимой мелодии, вызывало в ней противоречивые чувства. Ей хотелось быть веселой, кокетливой, привлекательной, хотелось иногда побездельничать с Реем. И в то же время она упорно и цепко держалась за свою работу в саду, за свои укоренившиеся привычки, сохранила резкость манер и при посторонних разговаривала с Реем как с чужим.
Он понимал происходящую в ней борьбу и посмеивался над ней.
— Ты не можешь мне простить то, что я вторгаюсь в твою жизнь, заставляю тебя краснеть, что я тебе немного нравлюсь, правда, дорогая?
Одри сознавала свое смятение. Не только как муж — ее муж, но и как некая сила, вошедшая в ее бытие, Рей поколебал и перевернул ее сложившиеся взгляды на все: на музыку, литературу, религию и политику. Жизнь ее никогда еще не была такой волнующей, удивительной, восхитительной.
Как приятно было бы смотреть на вещи проще, дать волю своему стремлению к счастью с Реем! Но она не создана для этого, говорила себе Одри. Она воспитана в недоверии к экстравагантности чувств.
Бережливость, осторожность, расчетливость она всегда считала главной добродетелью. Она никогда ничего не делала, не рассчитав предварительно, каковы будут последствия, — последствия для Одри Ирвин, для ее спокойствия и благополучия. Принесет ли ей пользу, или урон малейшее одолжение, сделанное ей кем-либо, или услуга, которую она окажет другому. «Надо быть осторожной, если хочешь как-то пробиться в этом мире», — думала она.
Рей начал полнеть, он любил возиться в саду, хотя больше разговаривал, чем работал, как отмечала Одри. Вскоре ему уже стоило большого труда заставить себя съездить в город; писать он стал только изредка, когда находило вдохновение.