Расследование. Рукопись, найденная в ванне. Насморк
Шрифт:
Я был измучен, у меня болели все кости, когда я переменил положение. Я решил — в который уж по счету раз! — что сейчас вот действительно пойду отсюда, хотя бы к анахорету, однако меня отпугивала мысль о множестве людей в той келье. Я потянулся, опустил ноги на кафель и подошел к умывальнику. Пряча бритву в карман и увидев в зеркале этого человека — не целиком, лишь от груди и выше — я словно бы узрел вдруг самого себя, сморенного мертвецким сном после утомительных скитаний.
Это наводило на мысли об аналогиях. Может, в нем я имел товарища, затерянного в Здании, гонявшегося за миражами, в плену которых его держали?
Он начал просыпаться. Я понял это по тому, что он притих. Не открывая глаз, он зашевелился, беспорядочно, с трудом, словно прятал, отодвигал куда-то с усилием ту фальшивую агонию, которую перед этим изображал.
Глаза его вдруг блеснули, он вцепился взглядом в меня, видимого ему вверх ногами, прикрыл веки и замер так на минуту, сосредоточившись, потом приподнялся на локте.
Прежде чем он заговорил, его лицо, изменившееся после пробуждения, что-то мне напомнило. Где-то я уже видел его раньше. С закрытыми глазами он пробормотал:
— Шунпель…
— Извините? — непроизвольно сказал я.
При звуке моего голоса он сел. Лицо его до жути заросло щетиной. Помаргивая, он посмотрел на меня. Постепенно выражение его глаз изменилось, взгляд опустился с меня на пол, он откашлялся и, растирая руку, которую отлежал, проговорил:
— Эта кольраби… Не отварят, подлецы, как следует, вот и снится потом человеку всякое…
Его взгляд проследовал к умывальнику, который я заслонил. Он склонился вбок, глаза его на мгновение расширились.
— Где бритва? — спросил он.
— Здесь.
Я указал на свой карман.
— Положи.
— Почему? — возразил я.
Во мне росла антипатия к этому человеку. Он нагло мне тыкал, а кроме того, я откуда-то знал его, и это не было приятное воспоминание.
— Это я принес ее сюда сверху, — заявил я, чтобы подчеркнуть свои права.
Я с вызовом ждал ответа, но он встал, повернулся ко мне спиной, выпрямился, потянулся всем телом и стал сладко, с изощренной медлительностью почесывать спину, потом взял щетку с полки над ванной и принялся чистить брюки.
— Виу! — буркнул он, не глядя на меня.
— Что? — спросил я.
— Не морочь мне голову, говори или уходи.
— Что я должен говорить?
Его, похоже, озадачили мои слова, ибо он прекратил попытки оттереть грязь с манжет брюк и исподлобья глянул на меня.
— Давай, — сказал он. Затем протянул ко мне руку. — Ну? Чего ты так смотришь? Давай, не бойся.
— Я вас вовсе не боюсь, — ответил я и положил бритву ему на ладонь. Он подбросил ее вверх, поймал и задумчиво посмотрел на меня.
— Меня? — проговорил он. — С чего бы это?..
Он повесил пиджак на ручку двери, заправил вокруг шеи полотенце и принялся намыливать лицо. Я постоял некоторое время позади него, сделал несколько шагов туда-обратно и наконец уселся на край ванны. Он не говорил ни слова, словно был один.
Его спина была знакома мне вроде бы лучше, нежели лицо, которое изменила растительность. Я наклонился и тогда заметил тонкий, сложенный в петлю ремешок, который высовывался из-под ванны. От неожиданности я даже вскочил на ноги. Ну конечно, это был шпион с фотоаппаратом! Я с трудом расслабил мышцы, сел и какое-то время ждал, когда он заговорит. "Подослан, — думал я. — Подослан, чтобы… Чтобы что? Увидим… Сейчас он за меня возьмется".
Молчание затянулось, стало неприятным.
Я хотел пустить воду в ванну, мне нужен был этот шум, но это могло выдать мою слабость. Я касался пола только мысками ног, и, как это нередко бывает в таком неудобном положении, левая нога у меня начала трястись, и тряслась все сильнее и сильнее, пока не впала в некий свойственный ей самой ритм.
— Вы… давно? — спросил я словно бы нехотя, глядя ему в спину.
В зеркале были видны намыленные щеки, глаз его я не видел. "Ответит, когда дойдет до уха", — решил я. От уха он, однако, перешел к подбородку, а я так и не услышал ни слова.
— Вы давно здесь? — спросил я еще раз.
— Дальше, — сказал он, не прекращая скрести под подбородком.
— Что — дальше? — спросил я, сбитый с толку, но он не соизволил даже ответить. Склонившись над умывальником, он небрежно споласкивал лицо.
Водяные брызги долетели даже до меня.
— Осторожнее. Вы брызгаете, — сказал я.
— Тебе это не нравится? Так можешь идти.
— Я здесь обосновался первым.
Он одним глазом глянул из-под складок полотенца.
— О? В самом деле?
— Да.
Он швырнул полотенце на пол и, протянув руку за пиджаком, бросил мне:
— Обед был?
— Не знаю.
— Впрочем, сегодня без мяса, — пробормотал он так, словно обращался сам к себе. Затем поправил одежду, отряхнул рукав и, подтянув штаны, добавил: — Хоть бы картошки жареной дали, а то наверняка снова каша. Вечно эта каша. Жареного бы чего-нибудь, чтоб им пусто было, попробовать.
Затем мельком посмотрел на меня.
— Ну, ты начинаешь, или как? А то я пойду.
— Что я должен начинать?
— Не прикидывайся. Старо.
— Я не прикидываюсь. Это вы прикидываетесь.
— Я? — удивился он. — В чем, например?
— Вы знаете, в чем.
— Так можно без конца, — рассудил он неохотно. Потом внимательно присмотрелся ко мне. У меня не осталось никаких сомнений. Последний раз я его видел, когда он фотографировал секретные документы в сейфе.
— Штатник? — медленно произнес он. — А почему? Очередь на мундирники, да?