Расследованием установлено…
Шрифт:
— Женя? Да, это я… Если ты свободен, заеду через часок. Нужно несколько фотографий переснять… Конечно, только исторические… И еще тексты — у меня не получится, а ты мастер… Ну, спасибо, ты всегда меня выручаешь. Да, фотоаппарат тоже завезу, конечно…
Надо было собираться. Вечер обрел смысл.
— Пойдем, ужин готов. — Лена стояла в дверях.
— Некогда. Потом. Или у Жени перекушу.
— Гляди, Петров, доиграешься…
Он даже не ответил. Был занят делом. И хотя понимал, что торопливость ни к чему, что это даже мальчишеством отдает, вот и пальцы уже в чернилах,
Много ли человеку для счастья надо? Кому как.
Верещагин перевернул еще одну страницу старого дела.
Рене Егер, инженер исследовательского института водного хозяйства одной из дружественных стран, был членом международного «Нэви рекордс клаб» и постоянным автором западногерманского журнала «Маринер рундшау», благо немецкий язык хорошо знал. В 1943 году юный Рене служил писарем в организации «Технише нотхильфе» в Гамбурге. После войны не раз выезжает по приглашению в Западный Берлин, Мюнхен, Нюрнберг, где его работы по истории русского флота пользуются определенной известностью.
Интерес к Егеру возрастает, когда Мур начинает публиковать в «Джейнс» полученные через него фотографии боевых кораблей из коллекции Иванова. В ФРГ встречи со скромным инженером института водного хозяйства настойчиво добиваются Брейер и Шульц-Торге, «специалисты» по советскому Военно-Морскому Флоту. В разделе новостей «Маринер Рундшау» появляется рисунок десантного судна на воздушной подушке, имеющего по классификации НАТО наименование «Аист».
Верещагин раскрыл папку с протоколами старого дела. Пояснения насчет «Аиста» давал тогда проходивший свидетелем Геннадий Петров.
«— Вам предъявляется журнал «Маринер рундшау». Что вы можете пояснить в отношении имеющихся в нем рисунков и фотографий?
— На сто сорок четвертой странице помещен мой рисунок десантного судна на воздушной подушке и выходящего из него танка.
— Судно это современное, а Рене Егер, по вашим словам, интересовался только старыми моделями кораблей. Что вас толкнуло сделать зарисовку, а затем отправить рисунок за границу?
— С начала нашего знакомства Егер интересовался различными опытными и неосуществленными проектами. В то время я прочитал статью о конструкторе Левкове. Он проектировал катера с воздушным наддувом под корпус. Их развитием стали современные суда на воздушной подушке.
Случайно увидев такое, я решил, что, возможно, оно является разработкой Левкова. Судно я по памяти нарисовал у себя дома и рисунок выслал Егеру. Тогда я еще не видел, чтобы из такого десантного судна могли выходить танки, но предположил подобную возможность.
— В «Маринер рундшау», где опубликован ваш рисунок, даются некоторые характеристики судна — длина, высота, вооружение. Что вы можете объяснить в связи с этим?
— Вполне возможно, что указанные в заметке данные были написаны мной в письме, просто я этого не помню. Также хочу отметить, что, без указания мной размеров, они могли быть определены по самому рисунку. В основу измерения можно положить длину танка… А зенитная пушка и так хорошо видна на рисунке.
— В
— Имя английского авиационного специалиста Пэссингэма мне знакомо. Егер предложил роль посредника в нашем обмене, что было бы для него очень выгодно».
Очень выгодно… Такой фразой заканчивалось письмо, найденное в гостинице. Совпадение? Верещагин отодвинул плотно сброшюрованный том на край стола. В нем были подшиты показания свидетелей, проходивших по делу Иванова. Среди них и отыскался Гена. Он, кстати, и познакомил своего друга с Рене Егером.
Сошлось все: имя, почерк. Тут, правда, еще предстояло поработать экспертам. Подпись под протоколом — размашистая, острая, а строчки письма — сугубо аккуратные, с округлыми буковками. Впрочем, так обычно бывает, когда пишут не на родном языке. Или переписывают кем-то составленный текст. Но это уже детали, они выяснятся потом, постепенно проступят, как на снимке в кювете с проявителем.
Верещагин усмехнулся — снимок, проявитель… Капитально въелось в него это дело, где фотографии были главными вещественными доказательствами — целое море разноформатных отпечатков. А точнее — четырнадцать мешков, от которых в просторном кабинете было не пройти.
…Большой противолодочный корабль в море. Острый форштевень разбрасывает усы пены, тяжесть массивных надстроек не давит, все здесь — мощь и сила. Стремительный силуэт красивой архитектуры. Распластанные крылья чаек на фоне высокого борта…
Верещагин отвел глаза от фотографии. Сначала она была приколота к стенке шкафа, обращенной к окну, и успела выгореть на солнце, потом Верещагин поставил ее на сейф — расставаться с ней не хотелось. Память о прежнем деле, а каждое из них — кусок жизни следователя… Сама жизнь.
И вот от фотографии противолодочного корабля перекинулся мостик в сегодняшний день. Рецидив старой болезни. Когда такое случалось, Верещагин долго не находил себе покоя. Еще одно подтверждение мысли: никогда не говори, будто сделал все, что смог. Если подумать, всегда найдется то, чего не успел или не сумел сделать.
Хотя в данном случае винить себя Верещагину было не в чем. Взять того же Геннадия: говорили с ним, на живом примере показывали, к чему может привести его опасное хобби, — не спичечные этикетки коллекционировал. Было вынесено официальное предостережение с уведомлением о нем прокурора. Не внял.
Ну, что же…
Теперь, когда автор письма известен, оставалось выяснить, кто такой Даниэл и какие материалы он успел получить от любезного друга Гены. (Снова вспомнилась цепочка Иванов — Егер — Мур. Их переписка. Обращение Мура к Егеру со слов: «Мой дорогой…», характерное для инструкций западных спецслужб. Одно к одному.) Требовалось перекрыть канал утечки информации, что беспокоило Верещагина особенно. Первым постановлением по новому делу будет арест на корреспонденцию…
А пока… Письмо было обнаружено в итальянском журнале. Верещагин задумался. Упоминание об этой стране тоже встречалось в материалах следствия. Да, вот, в протоколе допроса самого Егера.