Расследует Эллери Квин
Шрифт:
Фигура шевельнулась, и в темноте прозвучал призрачный голос:
— Как вы узнали?
— Это возвращает нас в Средние века, — сказал Эллери. — И даже еще дальше — к пятому столетию от Рождества Христова и римским цирюльникам.
— Цирюльникам? — ошеломленно переспросил голос.
— Да. Потому что они до сравнительно недавнего времени были единственными людьми, занимавшимися хирургией. Только незадолго до Американской революции цирюльники и хирурги, скажем, в Лондоне были разделены на две самостоятельные группы, а во Франции, Германии и других европейских странах цирюльникам запретили практиковать хирургию значительно позже.
Таким
Когда я думал о записке, — закончил Эллери, — где о докторе Конклине Фарнеме, хирурге, отзывались как о «вашем распрекрасном мистере Фарнеме», я понял, что только одна персона в доме — и во всем Райтсвилле, если на то пошло, — могла ее написать, и это была леди, прибывшая с визитом из Англии. Вы, мисс Рейнолдс.
ОТДЕЛ УТВЕРЖДЕНИЯ ЗАВЕЩАНИЙ
КТО УМЕР ПОСЛЕДНИМ?
Уже несколько часов подряд Эллери пытался вдохнуть жизнь в дворецкого, который препятствовал прогрессу создания его нового романа.
На четырнадцатом часу Эллери понял, в чем беда, — он так давно видел настоящего, живого дворецкого, что это напоминало попытку оживить бронтозавра.
Ситуация явно требовала выхода, и Эллери, сделав мысленную заметку найти образец этой породы, если она еще не вымерла, в изнеможении рухнул на диван.
Казалось, он только закрыл глаза, как его разбудил звонок. С трудом разглядев, что будильник показывает семь минут девятого утра и что его сигнал отключен, Эллери пришел к выводу, что звонят в дверь. Дотащившись до нее, он уставился на стоящую на пороге девушку с безупречной фигурой, голубыми глазами и рыжими волосами.
— Мистер Квин? — осведомилась она мелодичным голосом, с сомнением глядя на растрепанного хозяина квартиры. — Я помешала?
— Нет, хотя я спал всего два часа и одиннадцать минут, — быстро ответил мистер Квин, впуская посетительницу. — С кем имею счастье беседовать?
— Эди Бэрроуз, — представилась девушка, слегка покраснев от удовольствия. — И у меня проблема.
— Как и у всех нас. Моя касается дворецкого.
— Поразительно! — воскликнула Эди Бэрроуз. — Моя тоже! Фактически даже двух. Вы когда-нибудь слышали о Клубе дворецких?
— Давайте не будем торопиться, мисс Бэрроуз, — взмолился Эллери, придвигая стул. — Что это за клуб и где он находится?
Девушка пустилась в объяснения. Клуб дворецких, подобно Афродите, родился из золотой пены 20-х годов. Он был еще более элитным, чем «Юнион», «Сенчури» или «Метрополь», — его членство строго ограничивалось тридцатью самыми благородными представителями профессии, которые объединили солидные ресурсы и арендовали для своего клуба высокий кирпичный дом на Шестидесятой улице рядом с Пятой авеню.
К 1939 году депрессия и естественные причины уменьшили число дворецких до дюжины. Но клубная казна продолжала жить собственной жизнью, ибо оставшиеся дворецкие, посвященные в финансовые секреты их работодателей-мультимиллионеров, вкладывали в их акции по нескольку долларов, и к 1963 году клуб приобрел дом в собственность, а кроме того, располагал надежными ценными бумагами стоимостью три миллиона долларов.
Сегодня в нем остались лишь два члена, давно удалившиеся от исполнения профессиональных обязанностей. Обоим шел девятый десяток. Одного звали Уильям Джарвис (у которого, как выяснилось, имелся недостойный внук по имени Бензелл Джарвис), а другого — дедушку Эди — Питер Бэрроуз, и оба жили в клубе.
— Бен Джарвис и я вели самостоятельную и, слава богу, отдельную жизнь, — мрачно добавила мисс Бэрроуз. — Но по уставу члены клуба должны жить там или отказаться от прав пережившего.
— Прав пережившего? — Мистер Квин насторожился, как ищейка, почуявшая след. — Вы имеете в виду, что эта ассоциация мажордомов создала тонтину [44] и весь капитал достается последнему, оставшемуся в живых?
— Да, мистер Квин.
— Меня это удивляет. Дворецкие считаются самыми консервативными людьми на земле.
44
Тонтина — финансовое соглашение, участники которого вносят одинаковые вклады, а весь капитал достается пережившему остальных. Названа по имени неаполитанского банкира Лоренцо Тонти (ум. 1695), создавшего эту схему около 1653 г.
— Очевидно, вы мало знаете о дворецких, — вздохнула мисс Бэрроуз. — Они все прирожденные игроки. Как бы то ни было, теперь эти два старых маразматика одержимы одной мыслью — пережить другого и унаследовать клубную казну. Все это очень глупо и было бы забавно, если бы не… — Она умолкла.
— Если бы не что?
— Ну, поэтому я и пришла сюда, мистер Квин. Вчера вечером я нанесла еженедельный визит дедушке…
Семь часов вчерашнего вечера.
Эди застала пару стариков в отделанной дубом и кожей «комнате молчания» погруженными в разговор, который любому, кроме дворецких, показался бы неподобающе шумным.
— У вас скверный ум, Джарвис! — услышала Эди голос своего деда. Долговязая и скрюченная от возраста фигура Питера Бэрроуза вибрировала, как на сильном ветру.
— Вот как, Бэрроуз? — злобно усмехнулся Уильям Джарвис — маленький лысый старикашка. — Вы будете отрицать, что пытаетесь убрать меня с дороги, дабы оставить клубный капитал вашей внучке?
— Разумеется, буду!
— Право, мистер Джарвис, — заговорила шокированная Эди. — Никто не пытается убирать вас с дороги.
— Вы сваливаете все с больной головы на здоровую, паршивый старый посудомойщик! — подхватил Бэрроуз. — Это вы планируете убить меня, чтобы деньги перешли к вашему внуку-плейбою!
Оба старика выпустили когти, явно собираясь вцепиться друг другу в горло.
К счастью, в этот момент и Бензелл Джарвис явился со своим еженедельным визитом, который почему-то всегда совпадал с визитом Эди, и встал между ощетинившимися дедушками. На сей раз Эди была рада его видеть (молодой Джарвис, бывший в обществе образцовым доктором Джекилом, сразу превращался в мистера Хайда, [45] оставаясь наедине с Эди).
45
В повести Р.Л. Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» респектабельный ученый доктор Джекил изобрел средство, высвобождающее злое начало, приняв которое он превращался в жестокого урода, преступника Хайда.