Расстрелять в ноябре
Шрифт:
Толкались пятками и плыли в вонючей воде-жиже, стреляя по окнам-бойницам и не давая противнику высунуться побольше. Тогда и услышал сзади голос одного лейтенанта:
— Николай, у меня патроны кончились. Дай «рожок».
Оторвать от себя магазин с патронами, когда неизвестно, что ждет впереди?!
— Коля, дай патроны.
Ползу, не слышу.
— Выручи, дай «рожок»! — в голосе уже не просьба, а страх.
Проклиная все на свете, отдал. И впервые тогда вытащил из подсумка гранату, приладил в кармашке на груди. Примерился, как рвать кольцо…
Потому и говорю, что живу долго.
На войне, в бою страшно умолкнувшее в твоих руках оружие. В плену, когда не бьют
А сентябрьские ночи становились все длиннее и холоднее. Правда, в туалет стали выводить без повязок, и мы увидели луну, звезды. Ничего в мире не изменится, если вдруг пропадем на какое-то время или даже навсегда…
А однажды вдруг что-то огненное поплыло среди деревьев в направлении землянки. Вернувшись в нее, не поверили глазам, но почувствовали телом — на полу дышала жаром высыпанная лопата углей из-под костра.
— Так теплее? — довольно переспросил Хозяин.
— А можно и утром приносить? — побежал я опять впереди паровоза, желая сделать обязательной хотя бы ночную порцию жара.
— Посмотрим, — как всегда, ничего не пообещал конкретно Хозяин.
Сам он после посещения Грозного пребывал в мрачном расположении духа. Там его десятки раз останавливали, проверяли документы и требовали разрешение на ношение оружия.
— Да я автомат за собственные деньги купил и никогда никому его не сдам. А где они были, когда я два года воевал в горах? — попытался даже у нас найти он сочувствие. — Повылезли из щелей, все герои, с бородами и на машинах. Да если бы нас было столько, сколько сейчас шляется с автоматами по Грозному, мы бы давно победили.
— Хреново, — не сдержался Борис, когда остались одни. — Если начнутся разборки между отрядами за власть, не оказаться бы между ними. Видели, как раздражены?
Да, охрана своего недовольства уже не скрывала.
— Вы хоть знаете, за что сидите, — сказал Че Гевара совсем неожиданное. — А за что я торчу здесь с вами?
И совсем тоскливо стало, когда он вытащил из-под нар противопехотные мины и принялся устанавливать их на ступеньках блиндажа. На наш молчаливый вопрос, зачем это делать у нас на глазах, пояснил:
— Это от своих. Слишком много народа хочет вас заиметь для собственных целей.
Не все гладко и пристойно, оказывается, шло в чеченском королевстве после победы.
Из рассказа генерал-майора налоговой полиции А. Пржездомского:
Занявшись проработкой вашего освобождения через обмен, не оставляли и другие варианты, чтобы в случае неудачи не остаться у разбитого корыта и начинать работу с нуля. По оперативно-розыскным каналам через третьих лиц вышли на руководство оппозиции. По их приказу проверились все тюрьмы, сверены списки пленных, допрошены полевые командиры. Итог оказался неутешительным: полковник Иванов нигде не числился и не значился. По слухам, которые тут же запустили ваши тюремщики, вы были расстреляны первого сентября.
Сообщение об этом, конечно, передали группе Расходчикова, но поиск решили не прекращать. Надеялись, что это блеф.
Блеф не блеф, а в середине сентября меня вывели из землянки одного.
— Переписывай, — незнакомый худощавый мужчина лет сорока протянул листок.
«Вот уже три месяца я нахожусь в плену у чеченских народных мстителей. Как полковника меня приговорили к расстрелу… За мое освобождение требуют 500 тысяч долларов, срок поставлен до ноября. Потом они расстреляют меня…»
— Такую сумму за меня никто не заплатит, бесполезно, — отодвигаю листок, хотя в нем — моя жизнь. Пусть и отмеренная до ноября.
— А это тебя не должно волновать.
Меня-то как раз и волнует. Если в полиции зарплату выдают с задержкой, о каких сотнях тысяч долларов может идти речь! И где Непримиримый с его обещанием все закончить за неделю? Знает ли он о новом условии? До ноября — полтора месяца…
— Пиши на имя жены.
Жены?
— Но вы сами подумайте, как я могу написать жене о своем расстреле? Поймите ее состояние, когда прочтет записку. Тем более с невыполнимыми условиями.
— Много разговариваешь. А не станешь писать, мы сами сообщим ей такое, отчего она на коленях поползет через всю Москву в налоговую полицию. В это веришь?
Верю.
Прикрываю глаза. Не хочу ничего видеть. Почему это не сон! Быть в плену в собственной стране…
— Да ты и сам висишь на волоске, полковник, — не дает забыться от реальности посланец. — Недавно погибли двое из нашего отряда, кстати, которые брали тебя, — нервно заходил туда-сюда. — Село требует отмщения. От нас. Потому что оно нас кормит и греет. И мы обязаны учитывать их настроение. Двоих офицеров отвезли им на растерзание, головы им отрубили на виду у всего села. Но они требуют минимум полковника. Тебя. И если твои не будут шевелиться, мне твоей башки тем более не жалко. Отвезу и брошу под ноги родственникам погибших. Выбирай.
Остановился напротив, руку положил на отполированную изогнутую спинку пистолета, торчащего из кобуры на ремне.
— Но жена ничего не решит, вы ведь понимаете. Может, я напишу это письмо директору, а жене сделаю приписку, чтобы отнесла в налоговую полицию.
Тут уже не знаешь, что лучше для семьи: получить сообщение, что меня только собираются расстрелять, или о самом расстреле…
Разрешили: пиши на имя директора.
Радуюсь, насколько можно в моем состоянии, официальному тону записки: в полиции вряд ли поверят, что я мог самостоятельно родить фразы про народных мстителей. Боюсь, чтобы не сложилось мнение, будто я из плена командую своими генералами. И записку жене дописываю более спокойным, раскованным тоном. Интонация должна сработать: пусть не опускают руки, пусть поймут, что я держусь и надеюсь.
— У нас нет таких крутых телефонов, чтобы зачитать письмо. На хвост наверняка сядут. Отвезем лично.
Из рассказа заместителя директора ФСНП генерал-лейтенанта налоговой полиции Ю. Чичелова:
Письмо пришло по почте из Моздока второго октября, обратный адрес — «от тети». Хотя условия ставились жесткие, мы несколько обрадовались дате под запиской — 18 сентября. У нас ведь непрерывно шла информация, что вы расстреляны первого числа. Отправили записку графологам, те подтвердили, что почерк ваш. Значит, жив.
Вышли на Расходчикова, тот в запарке: Рамзан юлит, не является на «стрелки». Принимает решение: Мусу, которого Генпрокуратура разрешила использовать для обмена, вывезти во Владикавказ, чтобы находился под рукой и в любой момент мог участвовать в операции.
А у нас в налоговой полиции стихийно приступили к сбору денег. Офицеры, прапорщики оставляли себе из зарплаты по сто тысяч, остальное несли в общую казну, на возможный выкуп. Удивительный экзамен на нравственность, сплоченность. Приехал и директор издательства «ЭКСМО», где печатались ваши последние книги, привез определенную сумму. А больше всего в этом плане сделал, конечно, директор управления по городу Москве генерал-лейтенант Добрушкин.
Собранные деньги не понадобились, их вернули людям обратно, но этот человеческий порыв… Он многого стоит. И даже не в деньгах дело. Сотрудники поверили, ощутили: случись вдруг что-либо подобное с ними, их тоже не оставят в беде, станут бороться до последнего.