Рассудите нас, люди

Андреев Александр Дмитриевич

Из кухни Трифон вернулся уже другим, громким, бесшабашным — ярость его как бы осела на дно. С размахом поставил на стол чайник. За ним вбежала в комнату Анка.

— Ты уже переехал? — спросила она меня. — Как хорошо! У вас будет дружная комната. — Она захлопотала у стола. — Я простила ему двойку, Петр. Он ее исправит. Правда, Триша?

— Что за вопрос! — Трифон старался ей угодить. — Вот память отточу, тогда не только Пушкина: Пушкина легко заучить — стихи! Я выучу наизусть, ну скажем, Фридриха Энгельса. Например, «Происхождение семьи, частной собственности и государства».

—

Что касается происхождения семьи, то ты, пожалуй, выучишь, — заметил Петр с насмешкой. — Познаешь на практике. За остальные проблемы не ручаюсь.

— Ему Алеша поможет, — сказала Анка. — Ведь поможешь, Алеша? По литературе главным образом. Онегин, Печорин, Митрофанушка...

— Помогу, — сказал я.

Мы сели к столу. Анка разлила чай. Трифон подмигнул мне.

— Здорово ты врезал мне тогда. — Он потрогал левую щеку. — Неделю есть не мог этой стороной — зубы ломило.

— Я тоже с фонарем ходил...

— А где та девчонка, из-за которой мы столкнулись?

— Не знаю. — сказал я.

— Фонарь-то носил в память о ней? — Трифон захохотал— Хороша память!.. Сама увильнула. а памятка осталась — носи да помни!.. Помнишь?

— Помню. — сознался я.

Петр с улыбкой кивнул на Трифона и Анку.

— Жениться собрались...

Про Анку, это необычайно живое, жизнерадостное существо с ямочкой на подбородке, с руками маленькими и аккуратными — ноготки на пальцах розовые, чистые, — никак не подумаешь, что она подсобный рабочий на стройке.

— Я бы подождала еще, а он, — Анка повела носом на Трифона, — не может. Пристал и пристал — проходу нет! — Она звонко и в то же время стыдливо засмеялась.

Трифон налился густой, свекольного цвета, краской — смутился. Верзила с дикими желтыми глазами смутился! Даже сказать ничего не мог. Только по-мальчишечьи шмыгнул носом.

— Когда свадьба? — спросил Петр.

— В ту субботу, — ответил Трифон глухо.

— Хорошо, — согласился Петр. — Устроим свадьбу.

— Алеша, тебе налить еще стаканчик? — Анка разливала чай. — Как только поженимся, из каменщиков уйду. Что за интерес: дома вместе, на работе вместе, дома обед подавай, на работе — кирпичи или раствор подавай... В штукатуры перейду или в крановщицы.

— Согласен, — сказал Петр.

Трифон тряхнул медными кольцами волос:

— А я не согласен!

Анка изумилась:

 — Почему, Триша?

— Не хочу — и все. Оторвешься от нас, останешься без присмотра, и начнут около тебя увиваться всякие... Я тебя знаю...

— Какой ты глупый, Трифон!.. — Анка рассмеялась, взъерошила ему волосы. — Хотела бы я посмотреть, как они будут увиваться, если я на такую высоту заберусь — на кран! Подумай...

— Будешь состоять при мне, — буркнул Трифон.

— Конечно же, при тебе, при ком же еще... — Анка сразу как-то притихла, зябко повела плачами. — А на кране, должно быть, весело работать. Я это по Кате Пахомовой замечаю. Сидишь себе одна, выше всех, подаешь, кому что надо. За смену соскучишься, наверно, без людей — ужас! На землю спустишься — все такими милыми покажутся... Ну, разреши, Трифон.

Будорагин склонил голову над стаканом, шумно отхлебнул чай, промолчал.

Петр Гордиенко сказал

задумчиво;

— Жениться, ребята, легко. Сохранить верность и уважение друг к другу трудно. Вот в чем беда! Верность, независимость и достоинство — вот основа семейной жизни. И вообще жизни!.. Построить жилой квартал легче, нежели воспитать в человеке достоинство...

Наблюдая за Трифоном, я опять вспомнил брата Семена, в котором хамство, как злокачественная опухоль, укоренилось прочно, раскинуло метастазы, убило все человеческое... С болью вспомнились слезы и унижения Лизы. И сейчас мне захотелось предостеречь от этих слез и унижений Анну, — я почему-то был уверен, что ей предстояло нелегкое будущее: и Трифон и Семен — ягода с одного поля.

— Слушай, Анка! — Голос мой сорвался от волнения. — Если он оскорбит твое достоинство, унизит честь — бей его наотмашь нещадно, не раздумывая, бей чем попадет — кастрюлей, половой тряпкой, утюгом, поленом, всем, что пригодно для нанесения удара! И ты сохранишь в себе человека, Анка. И его остановишь на пути к скотству. Культура начинается с уважения и, если хотите, с поклонения женщине.

Анка недоуменно замигала, даже подалась к Трифону, словно ему грозила oпacность.

— Что это ты, Алеша? Зачем ты так?..

Трифон вскочил, руки вскинулись к голове,рыжие пряди потекли между пальцев.

— Черт вас знает, болтаете всякую ерунду, словно Анну не знаете! Она только с виду несерьезная — смешки да ужимки. На самом деле она вся в крючках и иголках — не подступишься! Вобьет в голову все, чему вы ее учите, — житья не будет... — Он подступил ко мне вплотную. Желтые глаза его свирепо метались. — Что тебе надо? — крикнул он хрипло. — Что ты суешься везде со своими проповедями? Тебя просят? Женись и жене своей читай лекции, как применять полено в семейной жизни! Мы в наставлениях не нуждаемся. Понял? И вообще — убирайся отсюда к чертовой матери! Не хочу я жить с тобой в одной комнате. Ненавижу!.. Да, да. Всех умников ненавижу!!! И работать с тобой не хочу, не буду! Еще учить его!..

— Трифон, не забывайся, — сказал Петр Гордиенко таким спокойным тоном, словно между нами ровным счетом ничего не происходило, — должно быть, привык к подобным вспышкам.

Трифона оттеснила от меня Анка.

— Еще одно слово — и я уйду, — сказала она звонко и раздельно: она отталкивала Трифона к стене, упираясь руками в его выпуклую грудь. — Уйду и никогда не вернусь.

— Оставайся, Анка, — сказал я. — Уйду я.

— Алеша! — крикнула Анка. — Разве ты его не знаешь! Трифон, извинись сейчас же. Скажи, что ты дурак.

Трифон, склонив голову, потоптался на месте.

— Я не дурак, — проворчал он мрачно. — Это они считают, что я дурак...

— Извинись, прошу тебя...

Трифона выручил прокатившийся по коридору глухой шум, топот ног, срывающийся крик тети Даши.

Мы выбежали из комнаты и протолкались в дальний конец коридора. Там, окруженная толпой парней, стояла комендантша. Ее лицо устрашало своей свирепостью. Мужской мертвой хваткой она держала за грудки парня с окровавленным носом.

— Ты куда полез? Налил глаза и не разбираешь, где что? Вот и получил. И поделом тебе!