Рассвет над Майдманом
Шрифт:
Пират поднялся наверх, забрал нож, оставленный беглецом, быстро скатился вниз и теперь напряженно ждал, лелея в душе слабую надежду на то, что подстреленный им сможет выплыть. Но пошел уже второй десяток минут, и лишь звон комаров напоминал, что на болоте существует еще какая-либо жизнь, кроме вооруженного громилы.
— Чтоб тебя, тварь безглазая! — сплюнув под ноги, Жук быстрой рысью помчался к стоящей у дороги повозке, не выпуская из рук перезаряженный арбалет. Он пытался прогнать из памяти образ падающего в болото человека, из груди которого торчало оперение арбалетного болта. — Придется сказать торгашам, что тебя охрана подстрелила.
О том, что своих людей живыми он уже не увидит,
Городская канализация Полана представляла собой подземный лабиринт, дающий приют самым отверженным жителям многомиллионного города. Те, кто не смог найти для себя пристанище в бандах попрошаек и сборщиков падали, попадали сюда, в вечную темноту, редко озаряемую чадящими плошками. Увечные и больные, неспособные урвать кусок пропитания на улицах, питались отбросами в смердящей тьме, ловили крыс или доедали менее удачливых собратьев, которым смерть принесла вечное облегчение.
Пара труб для сброса нечистот выходила черными провалами к болоту, тянувшемуся вдоль одного из трактов от городских трущоб до стен Пяти Сестер. В одной из этих труб кашлял грязный обнаженный человек, выплевывая из себя воду и кусочки ила. Арбалетный болт смог пробить закутанный в мешковину тесак и вонзился в тело, но потерял свою силу и оставил лишь болезненную рану, не забрав жизнь. Рухнувший в воду Глэд сумел проплыть-проползти по дну болота на значительное расстояние и лишь там медленно поднял лицо сквозь воду и глотнул живительного воздуха. Ближе к рассвету он нашел это убежище и теперь медленно приходил в себя. Отдышавшись, бережно сложил все припасы в мешок, повязал его вокруг себя и медленно побрел в глубь канализации, в спасительную тьму, подальше от медленно разгорающейся зари.
Любимая мать помнит, как именно нарекла сына. Старший брат и две младшие сестры не ошибутся, если им понадобится окликнуть его. Вот только старик Тог, отвечающий за общинное стадо, называл его не иначе как бестолковый подпасок. То и дело можно услышать: — И куда это Бестолковый подевался? Где Бестолкового носит?
Что поделать, если шестилетний пацаненок смотрел на мир широко открытыми глазами, и жук на травинке волновал его больше, чем отставшая пара овец, щиплющих траву в стороне от стада. А любовь к разглядыванию облаков наградила на днях разбитым носом, когда нога попала в сусличью нору, и он кубарем посыпался с небольшого холма.
Но боги распорядились так, что имя этого мальчика останется известным только им. А сам он если и сможет поиграть с зеленокрылым жуком, то только на небесах.
Две тысячи конных орков охватили стада на выпасе по ранней заре, когда туман только начал укладываться спать и уступать место обильной росе. Сотня гвардии
На совете перед битвой глава гвардии из Разделенных сошелся на ножах с парой вождей Диких, требовавших начинать набег согласно традиции — с запаленными сигнальными дымами, с боевым кличем и непременным принесением жертв Великой реке Шепорот, омывающих южные орочьи земли. Но гвардейцы требовали начать набег тихо и не предупреждать людей раньше времени об истинных намерениях. Лишь после кровавой свалки у шаманских костров сошлись на компромиссе — начать набег тихо и, по возможности, незаметно, а дары богам принести в первую ночь, когда дым от горящих деревень уже возвестит всем о приходе вольного народа в Приречные земли.
Именно поэтому в деревню Сенны орки вошли без единого звука. Огромными серыми тенями выросли они из разбегающегося под утренним солнцем тумана, изредка брякая амуницией, потекли конные сотни по улицам, спускаясь с холмов к реке. Первый крик прозвучал лишь тогда, когда с марша орочья пехота рассыпалась по окраинам деревни, врываясь в просыпающиеся дома и рубя без жалости всех, кто попадался им на глаза.
— Сынок, слышь, это вроде у бабки Солдоны шумят? — Сенна с трудом оторвал голову от подушки. Вчера он провожал Рыбьего зуба и крепко перебрал медовухи. Солнце уже собиралось заглянуть в окно, но вставать не хотелось.
Фирстинг в рубахе на выпуск и широких полотняных штанах закончил возиться у печки и, потягиваясь, пошел во двор. Он успел шагнуть на крыльцо, когда брошенное копье прибило его к только что отрытой двери. Молодой парень с удивлением взялся за дрожащее древко и тихо обмяк. Мимо него в избу вошли двое орков, пригнув головы, чтобы не зацепить низкий для них потолок. Через пару минут они вышли, сжимая в руках окровавленные кривые ятаганы. Староста и остальные домочадцы умерли, не успев даже понять, что происходит вокруг.
Пока пеший отряд уничтожал деревню, конница успела промчаться по мосту и ударила всей массой по спящей охране на другой стороне реки. Раздетые ополченцы выбегали на улицу из недавно построенной казармы и падали под ударами. Чуть больше десятка успели забаррикадироваться внутри здания, но орки не стали выкуривать их оттуда. Они просто подожгли все строения и помчались дальше. У пылающей казармы и хозяйственных построек осталась россыпь пехоты, стрелами добивавшая людей, пытающихся выбраться из огня.
Восточный мост также захватили без боя — орки и тут сумели подойти незамеченными. Сопротивление оказали лишь у последнего, западного моста. Кто-то из поднявшихся засветло крестьян успел ударить в набат, и первый конный десяток встретил плотный рой стрел. Потеряв троих, орки оттянулись в деревню, где уже вовсю лилась кровь, и попробовали проскочить еще раз. Во второй попытке участвовало больше сотни конных. Но ополченцы выставили три тяжелых арбалета, сшибающих орков с коня, и добавили к ним полсотни лучников за в спешке собранными рогатками и щитами, с близкого расстояния точно бьющих в лошадей и стыки между латами. Потеряв в этой попытке еще больше тридцати воинов, орки откатились на свою сторону и стали совещаться.